Владимир Малинкович - Очерки истории европейской культуры нового времени

Чувствуя слабость своей позиции, Тарковский пытается опереться на опыт тех, кто уже пытался гармонично увязать природные и надприродные начала в человеке, – опыт людей Возрождения, в особенности Леонардо да Винчи. Он приближается к ним в пространстве. В «Ностальгии» действие происходит в заповедных местах Ренессанса. Став эмигрантом, дом себе Тарковский нашел там же – на одном из бесчисленных холмов Тосканы, совсем недалеко от Флоренции, города, ставшего символом Возрождения (а что означал для него родной дом, мы уже знаем). Тарковскому казалось, что Возрождение – это время, когда удавалось примирить язычество и христианство, избавиться от двойственности природы человека и соединиться во всеединстве. Думаю, что художник ошибался.

Картина Леонардо да Винчи «Поклонение королей», которую Андрей Тарковский использовал в качестве эпиграфа для «Жертвоприношения», так и осталась незавершенной. Леонардо не смог выполнить заказ монастыря Сан-Донато-а-Скоперто, не получил причитающегося за работу вознаграждения и навсегда покинул Флоренцию, чтобы начать в Милане новую жизнь. Бежал Леонардо туда, где ему не надо было решать задачи сразу за всех. Когда он работал над «Поклонением королей», у него была именно такая цель. На полотно картины словно спроецирован весь мир с его проблемами и людскими страстями. Мария с младенцем окружена людьми, чьи лица выражают вовсе не радость, а растерянность. Они чувствуют себя оставленными Богом на произвол судьбы, к ним немилосердной, – и к праведникам в светлом углу картины и к грешникам, занимающим правый темный угол. Все смотрят на младенца Иисуса с надеждой, но очевидно, что эта надежда последняя. Люди готовы принести любую жертву, но не знают, как это сделать. Человек, подносящий Иисусу свой дар – чашу, в волнении. Он не знает, угоден ли его дар Сыну Божьему и что за всем этим последует. По контрасту со свободным жестом потянувшегося к подарку младенца особенно выразительна сжатая судорогой рука дарящего. Именно эти руки и искаженное напряжением лицо короля-дарителя находятся в центре экрана, когда по нему, сопровождаемые музыкой Баха, идут заглавные титры фильма Тарковского.

Леонардо да Винчи, не выдержав испытания духа, увлекся поисками мистической силы, для которой неважно было кому служить – добру или злу, Богу или дьяволу. Впрочем, если верить Вазари, у Леонардо с детства была страсть приблизиться к нечистой силе. Для своей первой работы он «в одну из комнат, куда не заходил никто, кроме него, натаскал хамелеонов, ящериц, сверчков, змей, бабочек, саранчей, летучих мышей и другие странные виды подобного рода тварей, и из их множества, разнообразно сопоставленного, образовал некое чудище, чрезвычайно страшное и жуткое, которое выдыхало яд и наполняло воздух пламенем». Уже в «Благовещении», написанном за несколько лет до «Поклонения», мы явственно ощущаем во взгляде ангела таинственный посыл, который присутствует в большинстве картин Леонардо. Он видится нам в таинственной полуулыбке св. Анны, Иоанна Крестителя и, конечно же, Моны Лизы. Мне кажется, что улыбка Иоанна Крестителя наименее загадочна. В ней трудно не заметить коварства посланника той силы, которая, мимикрируя, представляется силой Божьей, а на самом деле пытается подменить Христа Антихристом. Написана была эта картина в конце жизни Леонардо, когда время Возрождения уже завершалось.

По сути, Тарковский идет тем же путем, что и Леонардо. Неслучайно в его фильмах так часто мы видим картины этого художника. Вот как сам режиссер объяснил присутствие портрета Джиневры де Бенчи в его «Зеркале»: «Образы, создаваемые Леонардо, всегда поражают двумя особенностями. Во-первых, удивительной способностью художника рассмотреть объект извне, снаружи, со стороны – как бы надмирностью взгляда, свойственной художникам такого уровня, как Бах, Толстой. А во-вторых, свойством восприниматься в двояко противоположном смысле одновременно. Кажется невозможным описать впечатление, какое этот портрет Леонардо на нас производит. Невозможным оказывается даже определенно сказать, нравится нам эта женщина или нет, симпатична она или неприятна. Она и привлекает, и отталкивает.

В ней есть что-то невыразимо-прекрасное и одновременно отталкивающее, точно дьявольское. Но дьявольское – отнюдь не в притягательно-романтическом смысле. Просто – лежащее по ту сторону добра и зла. Это обаяние с отрицательным знаком. В нашем восприятии – при рассматривании портрета – возникает некая тревожная пульсация, непрерывная и почти неуловимая смена эмоций – от восторга до брезгливого неприятия. Немножко рыхловатое лицо, чересчур широко расставленные глаза… В нем есть даже что-то дегенеративное и… прекрасное».