Владимир Колесов - «Жизнь происходит от слова…»

Во всех случаях Пушкин не выдумывает «авторских метафор», а извлекает из русского корня природный его смысл и эксплицирует в виде эпитета, понятного всем. Ясность и понятность такого эпитета определяется тем, что все русские люди именно так и представляли себе отличие между «путем», «дорогой», «стезей» и «тропой». Как просто! На основе пушкинских текстов с прозрачностью их образов вполне можно было бы реконструировать ментальные признаки русского слова. И, разумеется, могли бы понять, почему из всех четырех именно русское слово среднего стиля дорога в литературном языке стало гиперонимом, включив в себя все значения семантически (логически) связанных с ним остальных слов. У Пушкина, заметил Гоголь, «в каждом слове бездна пространства». И это верно.

Вот еще одно выражение, возлюбленное публицистами. Используется для оскорбления патриотов: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». У Пушкина оно иронично: если уж ни в чем другом не преуспел, мимикрируй под патриота – авось вывезет. Герменевтически углубленный анализ каждого слова в этом выражении позволяет увидеть этот подтекст, если соотнести его с другими употреблениями тех же слов в других контекстах. Каждое из них многозначно, так что в общей последовательности дискурса возникают как бы набегающие волнами со-смыслы афоризма; то есть действительно – афоризм, а не плоская констатация «факта».

Сколько бы примеров ни собирали мы для иллюстрации пушкинских «тезисов», результат будет общий: органическую суть русского языка Пушкин расширяет до стиля литературной речи, тем самым углубляя ее до нормы литературного языка – языка интеллектуального действия и художественного изображения. В результате к середине XIX века мы получили не параллельные в своем развитии «языки» (русский и церковнославянский), и потому в усложняющемся ментальном пространстве мы не остались при плоской одномерности бытовой разговорной речи. Мы получили в наследство совершенно новое качество русского языка, систему как бы в трех измерениях , представленную как соотношение языка – стиля – нормы, в которые входило каждое слово текста.

Хорошо известно, и не раз обосновано филологами, что норма литературного языка создается на основе среднего стиля. К усредненности стиля стремились многие художники слова. Но потребовался гений Пушкина, чтобы через его тексты «образованный слой» воспринял саму идею среднего стиля как нормы. О Крылове и Грибоедове уже современники говорили, что они «умели облагораживать простонародный язык», но только в «низких жанрах», в басне или в комедии. Средневековая традиция донесла до XIX века идею совмещенности жанра и стиля; эту традицию не смог преодолеть и Ломоносов в своей «теории трех штилей». Пушкин ворвался в русскую литературу как представитель высокого стиля романтиков и староверов, Карамзина и Шишкова одновременно – в жанрах исторического повествования прежде всего. Лицеисту Пушкину аплодировал Державин – «Капитанская дочка» стала первоистоком русского реализма . За несколько лет Пушкин преодолел XVIII век и опередил век XIX-й. Программа определена и просто и ясно: «простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей ». Независимо от жанра – высокого или низкого – и вопреки традиции Пушкин соединил в тексте «грубость и простоту» народной речи и «некоторую библейскую похабность» вместо французского жеманства.

В романе «Евгений Онегин» слова всех трех стилей представлены в общем ритмическом потоке: " Высокопарный , но голодный Для виду прейскурант висит…» «И Страсбурга пирог нетленный …» «А вы, ребята подлецы , – Вперед! Всю вашу сволочь буду Я мучить казнию стыда!» Экспрессивная сила хотя бы этих строк кажется нам непонятной сегодня, когда волею и талантом Пушкина большинство таких слов вошли в общеупотребительный канон нормы, обогатив литературный лексикон.

Как и «известный ретроград» адмирал Шишков, который в своих текстах копировал «высокогремящую славянщизну», Карамзин тоже копировал, но «европейский стиль речений»; Пушкин призывал «переводить, т. е. перефразировать». По его мнению, следует заимствовать только то, что не противоречит национальному духу русского языка и мысли; обычно это обозначения неизвестных нам предметов («но панталоны, фрак, жилет – всех этих слов по-русски нет…»; а есть ли они сегодня?) или отвлеченные философские термины (которых достаточно и в старославянском языке). Будучи аристократом, но аристократом русским, Пушкин «отбросил буржуазные подражания салонам» (слова академика В. В. Виноградова) и вместе с тем преодолел низменную грубость «площадных речений», навсегда завещав русской литературе матерному языку предпочесть материнский . Одновременно был показан тупик, в который заводит избыточное употребление заимствованных слов или оборотов. С одной стороны – тот же «подлый» стиль, с другой – высокий (в XVIII веке иностранные слова воспринимались как слова высокого стиля; не так ли и сегодня?). «Таким образом, – справедливо делал вывод Виноградов, – Пушкин сблизил поэтический «язык богов» с живой русской речью и сделал поэзию общенациональным достоянием»; язык его поэзии вовсе не «простонародный», а народно-поэтический. У Пушкина нет ни диалектизмов, ни жаргонов, ни искусственного волапюка.