Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Возможно, что свою проделку он даже поставил себе в заслугу. Объяснил ее как нечто «романтичное» или даже «возвышенное». Голь на выдумки хитра. По крайне мере, и Влас Дорошевич, изменив на этот раз своему огромному таланту сатирика и юмориста, смастерил в своем посвященном «воскресению» Буланже фельетоне какую-то сложную концепцию о двойственной природе души русского интеллигента. Недаром сам был интеллигент. Не интеллигент, а, скажем, мужичок или рабочий посмотрел бы на это дело попроще.

Так или иначе, Буланже «простили». Везде простили. И в Ясной Поляне тоже, куда, как это ни удивительно, бывший «самоубийца» имел все-таки смелость явиться снова.

Он начал опять переводить с английского всякие благочестивые брошюры для «Посредника», написал компилятивную статью о буддизме, для которой, хоть и с трудом, но достал «паспорт», то есть предисловие, у Льва Николаевича. Словом, преуспевал.

Буддизм – и карты? Благочестивые брошюры – и проигрыш чужих денег? «Толстовство» – и мнимое самоубийство? – Я бесплодно ломал голову над этими загадками.

Толстой, однако, снова «допустил» к себе Буланже. Что могло руководить им? Вероятно, стремление «не отринуть никого из приходящих». «Посреднику», может быть, нужен был переводчик.

Или… или Толстой, как и Христос, имел право сказать: «не здоровые имеют нужду во враче, но больные»? Может быть, его радовали проблески божественного света и в такой сухой, черствой и мелкой натуре, какой мне казалась натура «толстовствующего» железнодорожника, литератора и картежника? Может быть, он вспомнил, как тот провожал его в Крым? Может быть, в храме души Толстого раб Божий Павел предстоял в образе скромного мытаря у входа, тогда как мы, осуждающие, уподоблялись фарисею?

Может быть. Очень может быть!

Зато совсем, совсем казались сделанными из того же теста, что и Л. Н. Толстой со «старушкой Шмидт», сменявшие иногда Буланже около них супруги Горбуновы со своей детворой. Я имею в виду тогдашнего главу книгоиздательства «Посредник», писателя по педагогическим вопросам и поэта Ивана Ивановича Горбунова-Посадова и его жену и верную сотрудницу Елену Евгеньевну. И Льва-то Николаевича они боготворили всем сердцем, и «старушку Шмидт» любили не менее нежно. Личного (в грубом смысле) у них ничего не было. Жили и работали только во имя грядущего торжества одушевлявших их идей: истинного христианства, борьбы со злом, помощи обездоленным, братского общения народов, духовного возрождения человечества. Иван Иванович несколько «погряз» в «Посреднике», жертвуя ему развитием и совершенствованием своего, хоть скромного, но несомненного литературного дарования, но и эта жертва приносилась такому прекрасному делу, – делу создания хорошей книги для народа! Отстав в искусстве, Иван Иванович зато ни в чем не снизил в себе высокого звания человека. Нельзя было знать и не любить его. Это был человек, редкий по доброте и по теплоте чувства, отзывчивый и внимательный к людям, гуманист с головы до ног, благородный, скромный, органически неспособный на какую-нибудь эгоистическую, злую интригу, на дурные средства борьбы. Если в ком-нибудь он и сомневался, если и питал к кому-нибудь антипатию, то никогда не разжигал в себе этих чувств, а стыдился их и боролся с ними, – это уж наверное! Встретясь с Горбуновым-Посадовым, каждый, кто бы это ни был, слышал от него только слова добра и участия, – и эта репутация добряка с «всегда восторженной речью» создавала Ивану Ивановичу своего рода ореол. Он не жил, а парил. Не шел по земле, а вечно витал в облаках своих мечтаний – о новом, преображенном человечестве. И верная подруга жизни Ивана Ивановича всегда была с ним рядом.

Поэта и деятеля нашего многие считали сентиментальным, но отказать ему в искренности, глубине и чистоте чувства никто не мог.

Приезжая в Овсянниково погостить летом, Горбуновы радовались как солнцу каждому появлению Льва Николаевича в бедной усадебке, в разных углах которой стояли жилища «старушки Шмидт», Буланже и их. Не знали просто, как встретить Льва Николаевича, где посадить. Таяли и уничтожались добросовестно в лучах его Любви и Славы. О, как ценили они эти короткие встречи с Толстым!.. Встречи эти, конечно, были высшими, кульминационными пунктами их полной труда и самоотвержения жизненной дороги.

Лев Николаевич обыкновенно всегда целовался с Иваном Ивановичем при встречах и при расставаниях. Привозил ему исправленные корректуры уже начавшего во вторую половину 1910 года печататься «Пути жизни».