Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

«Помню, во время моих обращений к Толстому меня кто-то подергивал сзади за полу. Когда Лев Николаевич предложил идти наверх к чаю, я, отстав от него, спросил Гусева, не он ли меня дергал и почему.

– Так много нельзя говорить со Львом Николаевичем, – не без строгости в голосе пояснил мне Д. П. Маковицкий. – Его надо только слушать.

Я высказал доктору, что тогда Льву Николаевичу будет скучно и неизвестно, понимает ли его мысли слушатель.

– Он все понимает и без наших объяснений, – возразил Д. П. Маковицкий» 23.

Оказывается, не одному мне внушал Душан Петрович «воздержание от вопросов» в беседах со Львом Николаевичем. И когда начал это делать! За пять лет до моего вселения в Ясную Поляну! В 1905 году я был еще гимназистом…

О Душане я всегда вспоминаю с любовью, как о родном брате. Кое-что в его характере, суховатом и замкнутом или застенчивом, оставалось для меня не совсем понятным, ускользнуло и ускользает от определения. Может быть, даже тут была разница восточного (у меня) и западного (у воспитанника Пражского и Инсбрукского университетов) менталитета, – не знаю. Но в общем это был прекрасный, редкий, а зачастую и трогательный человек.

Если Софья Андреевна была Марфой Толстого-пророка, неусыпно заботившейся о его телесном благополучии, то Марья Александровна Шмидт, или «старушка Шмидт», как ее называли, несомненно может считаться его без конца преданной и внимательной Марией, – недаром и имя-то ее совпадало с именем евангельской искательницы слова Божия и пищи духовной.

«Старушка Шмидт» проживала в деревне Овсянниково, в пяти верстах к северу от Ясной Поляны, за станцией Козлова Засека, на участке земли и в домике, принадлежавшем Т. Л. Толстой-Сухотиной. Худенькая, сгорбленная, с тонким лицом, изрезанным морщинами, она обладала выразительными, отнюдь не угаснувшими еще живыми черными глазами, исполненными страдания и того, что выше страданий, что побеждает страдание. В прошлом Марья Александровна была классной дамой в одном из московских девичьих институтов. Отняв однажды у воспитанниц нелегальное литографированное издание, она неожиданно для себя глубоко и роковым образом увлеклась сама этим изданием: это было «Изложение Евангелия» Толстого. В результате – институт заброшен. Марья Александровна едет на Кавказ, чтобы принять участие в одной «толстовской» земледельческой коммуне. По дороге, на одной из станций, у нее украли все ее сбережения: четыре тысячи рублей. Марья Александровна отнюдь не опечалилась: «Это Бог на меня оглянулся, – говорила она, – стоит ли надеяться на деньги, начиная новую жизнь?!»

«Новая жизнь», как она сложилась на Кавказе, оказалась полной трудов, жестоких, непосильных испытаний и постоянного самопожертвования. Марья Александровна, однако, добросовестно старалась преодолеть все эти тернии. Вернувшись затем во внутренние губернии России, она проживала некоторое время в доме Чертковых в качестве переписчицы рукописей Л. Н. Толстого. Тут ей не понравилось, тем более что вместо толстовских рукописей часто приходилось переписывать рукописи чертковские, содержанием своим ей не импонировавшие.

В конце концов Марья Александровна очутилась в Овсянникове, где и жила, как живут святые отшельники и отшельницы в своих «пустыньках»: в молитве, трудах и лишениях. Крошечная «келья» с бревенчатыми, неоштукатуренными стенами, маленькие сенцы с несложным рабочим инвентарем. Огородик, плоды которого, в частности ягоды, сбывались горожанам на расположенных неподалеку дачах. Коровка, продажа молока от которой составляла главный источник дохода для отшельницы. Собачка Шавочка, делившая со старушкой ее уединение…

Все работы по несложному хозяйству «старушка Шмидт» выполняла сама. Разве что изредка помогал ей какой-нибудь случайно забредший «толстовец». В свободное время она по-прежнему занималась перепиской рукописей Толстого.

Великим праздником были для Марьи Александровны посещения Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, где она оставалась иногда погостить на денек, на два. Спальня ее в библиотеке, за занавеской, укрепленной между двумя шкафами, называлась «уголок старушки Шмидт». Что Лев Николаевич и его дочери любили Марью Александровну – неудивительно. Более удивительно, что ее нежно любила и Софья Андреевна, не сносившая, если кто-нибудь из «темных», да еще женщина, слишком приближался ко Льву Николаевичу. Зная, что Марья Александровна обожает Толстого, Софья Андреевна, однако, понимала, что чувства «старушки Шмидт» по отношению ко Льву Николаевичу настолько высоки и надмирны по своему содержанию и существу, что подходить к ним с мерилом личной ревности было бы просто смешно. И она окружала старушку всем возможным вниманием, как самая гостеприимная хозяйка.