Эдуард Надточий - Путями Авеля

Таинственный «кахетон» — держатель, о котором говорит апостол Павел (2 Фесс, 2,6) как об удерживающем мир на пороге между Христом и Антихристом, на пороге Апокалипсиса, становится особенно понятен, когда мы обдумываем опричную природу российской власти с точки зрения диспозитива Третьего Рима. Ср. размышление Шмитта о Ка- хетоне в его «Глоссариуме» (Glossarium, Aufzeichnungen der Jahre 1947–1951, Berlin, 1991 S. 63(19.12.1947).)

Или наоборот — Россия не находится «на этом свете». Кто как предпочитает видеть — в прямой или в обратной перспективе. Это и есть исток разделения на «русофилов» и «западников». В любом случае эти два мира гетерономны друг другу, не связаны единым номосом, но одному из них делегированы функции божественного, а другому — профанного присутствия. На небе либо Европа, либо Россия. См. недавнюю статью в русском журнале Ю. Солозубов «Русские на том свете» (), а также статью Б. Парамонова «Русский человек как еврей», опубликованную в Независимой Газете в № 36 от 23 марта 1991 г. ()

см. мою статью «Развивая Тамерлана» вжурн. «Отечественные записки», 2002, 6, особен но главки «Внутренняя Монголия» и «хронополитический ландшафт». Важную тему кочевого начала в российском номосе и его представленность через кочевой лагерь в русском городском диспозитиве я вынужден опустить, чтобы не перегружать и без того трудную для восприятия и весьма пространную статью.

Экспонирование системы «собственных мест» локального размещения «общему месту»

Urbis — окну в мир профанной изономии — и создает в системе сакральной изономии то- пос «Россия». Огрубляя суть дела, можно это сформулировать так: глядя на созданное в Петербурге «окно в Европу», всякий не локализуемый, номадический взгляд обнаруживает свой локус, свое место в пространстве, противоположном тому, что он потенциально может увидеть в «окне», он получает свое место в некоторой иерархии, задаваемой тем, как он взглянул на «место мест», общее столичное (центральное) место для всех возможных «взглядов». Эта иерархия — сакральная хотя бы в силу своей противоположности профанной изономии того, что «по ту сторону» окна — и является системой «сакральной изономии» «священной империи российской нации». Опять — таки, сама иерархия устроена «горизонтально»: сакральная система устроена согласно «близости» к «окну», хотя и не смысле «метрическом», а в смысле трансцендентном: Хабаровск или Севастополь «выше» в этой иерархии (т. е. ближе и «экспонированней» «общему месту»), чем какой — нибудь Саратов.

Подробней см. Carl Schmitt Der Nomos der Erde im Volkerrecht des Jus Publicum Euro paeum, Cologne, Greven Verlag, 1950, особенно раздел II

Описание этой «гладкости» см. в кн.: P. Virilio Vitesse et politique. Essai de dromologie P.,Galilee, 1977, особенно гл.1 второй части, вводящую концепт fleet in being (pp.45–56). См. также Deleuze G., Guattari F, Mille plateaux, P., ed. Minuit, 1980, pp. 446–464. Из этой книги, собственно, я и почерпнул оппозицию гладкое/бороздчатое.

Как и описывает не без восхищения ленинскую стратегию К. Шмитт в «Теории партизана».

«на Красной площади земля всего круглей, и скат ее нечаянно раздольный» (О. Мандель штам) Обращаю внимание на это «раздольный», далее говорится, что он откидывается «вниз до рисовых полей», т. е. предполагается не просто бесконечное сакральное изоно- мизирующее простирание (освобождение «невольников»), но и вводится чрезвычайно изящное решение для иерархизации горизонтального простирания: оно иерархизиру- ется естественной кривизной при избрании абсолютной точки отсчета для таковой (Красной площади, где «всего добровольней» скат земли).

Здесь нет возможности более подробно описывать топологию Храма в его советском ва рианте. Конечно, святая святых недоступна для входа — это кабинет самого басилевса. Но здесь есть много нюансов, обсуждение которых оставим до другого случая. Мумия также может рассматриваться как абсолютно сокрытое, недоступное для взора, т. е. как «святое святых». Об этом смотри подробней в кн.: V. Todorov Red square, black square». Organon for revolutionary imagination, St.un. of NY press, 1995, особенно pp.125-148

Это «страшное напряжение» — или остро и проблемно переживаемое сегодня «чувство Ро дины» — имеет непосредственное отношение к процедуре сознания и удостоверения очевидности в мире сакральной изономии. Кочевники устраивают свою связь с «родной землей» через складку между малой и большой Родиной. Место рождения — Малая Родина. Точное определение ее в категориях картографии, как правило, невозможно и неважно кочевнику. Мера ощущения малой Родины — дистанция удаления от нее, от территорий, по которым кочует издавна данный род. Дистанция эта — Большая Родина, определяемая как количество переходов, отделяющих от малой Родины, на которые распространена возможность кочевья данного рода. Легко понять, что чувство Родины у кочевника — дифференциал приближения к воображаемой бесконечно малой точке рождения. Сама малая Родина существует только через переживание удаленности от нее, она не фиксируема «локализацией на местности». Масштабы большой Родины обеспечивают интенсивность чувства малой Родины. Так американцы ощущают свои ирландские корни. Надо думать, так и монголы Золотой Орды ощущали свою малую степную Родину. Мне представляется, что именно этот дифференциал соответствует тому, что является когитальным уравнением сознания у оседло — городского новоевропейского человека. Этот аппарат дифференциального самоудостоверения идентичности размещающает индивида в опричности по отношению к любой категориальной генерализации и работает скорее через экспонирование сингулярного системе «общих мест». «Сами мы не местные» — так бы обозначил я эту систему экспонирования единичного общему. Не трансцендентальное единство апперцепции, но чувство — не — из — чего-неизблеванности составляет стержень для синтеза актов восприятия. Индивид в этой топологии размещается именно там, где Кант размещает «вещь в себе», и трансгрессивная процедура помысли- вания от бесконечного к конечному (которую уместней назвать экспонированием) — исходный акт «сознания». «Малая Родина» — бесконечная вещь в себе, абсолютно внешнее всякой мысли как изономическому упорядочиванию вопрошания о бытии, и экспонирование этого абсолютно — внешнего системе «общих мест», «Большой Родине», состоящей из черпаемых через окно в Европу знаков профанной изономической идеологии, эйдо- сов/идей — и составляет основание «натурфилософии», создающей пространство пред- вместимости для помысливания номоса сакральной изономии.