Михаил Черемных - Возвращение в Сары-Черек

Ночью проснулся от плохого самочувствия и скверной ситуации в животе. Остатки мяса, которые я вчера не доел, покрылось слизью, и я все сразу понял. К утру состояние моё стало совсем плохим, я с трудом выползал на улицу с тщетной попыткой прочистить желудок. Меня нашли сотрудники, посадили в туристский автобус из Таш-Кумыра, в котором не было мест, и я лежал посреди автобуса в проходе, мешая всем. Туристы веселились, шумно разговаривали, пели, а рядом с моей головой стояла большая кастрюля с супом, который выплескивался на ухабах и поворотах. На полпути закончился бензин. Меня везли уже на попутном самосвале. Я так же валялся посреди железного кузова, потом, где-то, не доезжая Таш-Кумыра километров 8-10, в 50 метрах от реки Кара-Суу в пустынной местности, остановились, и уже в полной темноте дошли до крошечного селения из двух-трех построек, с загоном для скота, одиночными деревьями, просторной оградой. Уложили в постель, вызвали из Таш-Кумыра скорую, сказав для верности, что заболел крупный ученый из Бишкека. Скорая пришла быстро. Меня снабдили лекарствами, а так как кризис миновал, оставили в покое. Я не оказался бы здесь сам. Меня привез к себе, к своим родителям новый сотрудник из Сары-Челекского заповедника Куштарбек Шабдавнов. Я прожил у этих людей несколько дней, за мной ухаживали, отпаивали чаем, айраном, свежим молоком. Отдыхая под навесом, в постели, я размышлял о превратностях судьбы: какой-то незначительный эпизод – и моя телега, сбившись с пути, покатилась под откос… Я видел голубое небо, слышал шум протекающей рядом Кара-Суу – стремительной, прекрасной реки, негромкую речь киргизских женщин, хлопочущих у очага. Закрывал глаза и перед моим взором возникали грандиозные фантастические картины, виденные до мельчайших подробностей – огромный водопад, несущий бесконечные потоки воды, белые от пены и брызг, они падали с отвесных стен и казались застывшими из-за размеров зрелища. Панораму гор, каких-то не земных, более грандиозных и высоких. Галактику, распластанную перед моим взором миллиардами звезд. Галерею портретов, с какой-то анатомической подробностью, я видел каждую морщинку, каждую пору на их лицах. Портреты я не любил рассматривать, сразу же открывал глаза и с радостью видел голубое небо, залитые солнцем, выгоревшие, но земные горы. По мере выздоровления картины стали реже и наконец исчезли.

Волей-неволей, оказавшись в районе Таш-Кумырских шахт, где нужно было, по заданию, провести исследования, я сделал описания растительности техногенных ландшафтов. Куштарбек помог мне добраться до участков под Таш-Кумыром, где наиболее активно происходят эрозионные процессы. Он прекрасно знал старые и новые угольные шахты, их расположение. Потом мы с ним распрощались, он посадил меня в автобус, на котором я уже один доехал до Таш-Кумыра. Маленький шахтерский городок оказался многолюдным. Виднелись новые микрорайоны с многоэтажными домами. В центре уютные старые усадьбы, окруженные заборами, садами и огородами, за непроницаемым фасадом которых таилась неведомая жизнь. Дожидаясь рейсового автобуса, я несколько часов ходил по извилистым, горбатым улицам Таш-Кумыра. Мучила жажда. В киосках продавали какой-то хлебный напиток – что-то среднее между пивом и квасом, впрочем, очень приятным, с хлебным осадком на дне. Рискуя, я пил его кружку за кружкой, и сегодня совершенно уверен, что этот напиток помог мне справиться с последствиями отравления.

Однако вернемся к повествованию. Еще на подъезде к Таш-Кумыру мы обратили внимание на появление по склонам, примыкающим к днищам рек, ручьёв, небольших деревьев чаще – шарообразной формы. Предположили, что это арча, потом решили, что это фисташка. Совместно с ней произрастала стелющаяся по земле вишня тяныпаньская и редко – другие кустарники. В отдалении от Таш-Кумыра, по обе стороны от Нарына, фисташники поднимаются вверх до самых приподнятых частей. Это примерно 500 метров от уровня реки. В окрестностях Таш-Кумыра фисташки и кустарники на склонах редки или совсем отсутствуют. Перед Джанги-Джелом, ячменники сменились сообществами другого ксерофитного злака – бородача кровеостанавливающего (Bothriochloa ischaemum). Следуя примеру некоторых авторов, будем называть его короче – обыкновенным, или просто бородачем. Итак, мы проезжаем район «афлатунских бородачевников». Такую географическую привязку дал им Е.П. Коровин, считая, что в бассейне реки Афлатун бородачевый массив самый крупный – реликтовый, остатки некогда более распространенных сообществ, господствовавших в третичное время. В окно видны покрытые им склоны, а мы проезжаем дальше, в Аркит.