Борис Дубин - Очерки по социологии культуры

Кружок как вид социальной связи и по своим функциям, и по структуре адаптивен. Это устройство для выживания или приживления. Форма его самопредъявления – не столько журнал, сколько альманах, каковыми большинство нынешних новых малотиражных литературных изданий и являются. В отличие от группы, у кружка не подразумевается согласованной и выраженной картины мира, своей символической формулы реальности, своего гласного, публичного определения литературы, поскольку нет «своего другого» – значимого партнера (кроме фигур негативной идентификации) – и места в общем времени как в поле диалога, полемики с другими. Потому принять на себя задачу литературного обновления, сдвига, переворота кружок не может: он – форма переходного периода, орган перехода культуры от группы к группе, временная связь при подвижке или перестановке персонажей литературного поля. А такой перебор или, точней говоря, калейдоскопическое «пересыпание» фигур – отличительная черта литературной и художественной жизни последних года-полутора. Ее публичная форма – многолюдная «тусовка», часто с призами, демонстрацией по телевидению и т. п. (так сказать, кулуары, миллионными тиражами вынесенные теперь на экран, но по-прежнему в отсутствие какой бы то ни было принципиальной полемики).

Итак, с одной стороны, привычный (в том числе – по прежней жизни) кружок «своих», с другой – представительская по функции и окказиональная, театрализованная по характеру, хеппенинговая по структуре «тусовка всех». Соотношение их так или иначе дозируется в форме клубов разного типа (разной степени открытости/закрытости). Обе эти формы – временные и адаптивные, ни креативной функции, ни отбора, рафинирования и воспроизводства они – по самому определению, по смыслу – не несут и нести не могут.

9. Идея, образ – продукты индивидуальные, они рождаются из личных проблем, из субъективной заинтересованности, сосредоточенности на происходящем с тобой и важными для тебя людьми и предметами здесь и сейчас. Но реализуется, фокусируется, «отстаивается» субъективность – в группе. Форму семантическому богатству ее образов и идей (богатству в принципе неисчерпаемому, а потому – в принципе неопределенному) дает группа, а это уже совсем другое, отличное от кружка устройство. Главных отличий, кроме упомянутого, три:

– во-первых, ролевая дифференциация, функциональная взаимодополнительность – кристаллизующаяся по отношению к задаче, к «делу» и в ходе этого общего жизненного дела социальная структура с ее подбором и распределением «человеческого материала»;

– далее, наличие функционального оппонента, форм критической дискуссии, постоянного коллективного испытания на прочность;

– и, наконец, заинтересованность в более широких кругах, группах подхвата выдвинутых идей (кружку как бы достаточно его самого).

В целом эта, групповая, форма самоосуществления, соревнования, проверки и первичного отбора элит исключает или, по крайней мере, значительно ограничивает более привычные для традиционной интеллигенции «веяния». Она противостоит такой форме коллективного сосуществования и представительства, как «течение» с его проблематикой вождизма, верности, измены, разборок с апостатами и прочих способов компенсировать упрощенность структуры и подхлестнуть быстро иссякающий, истерический активизм.

Так вот, второй тип журнала, о котором я хочу упомянуть, и есть орган группы. Группа выбирает свои ориентиры и соизмеряет время сама, потому что сама задает его направленность и темп, сама наполняет их содержанием. В наиболее простой формулировке ее дело – порождать и совершенствовать слова или даже «говоры» (а то и целые языки), утверждать язык как презумпцию осмысленности и общезначимости индивидуального существования. Если говорить короче – «to purify the dialect of the tribe» («очищать наречие племени»), по Элиоту. Нынешняя неопределенность журнальной системы (не говоря о «кризисе толстых журналов») связана с недоразвитостью или аморфностью самостоятельно-групповых структур коллективной жизни в наших условиях, дефицитом или непониманием смысла самого этого уровня социальной системы, уровня, который, собственно, и есть общество (в отличие от государства, державы, нации, режима и т. п. форм «больших» общностей).

10. Завершая разговор о журнальной ситуации, напомню, что лучшие из (по крайней мере из мне известных) литературных журналов XX в. – такие «малые» обозрения, как аргентинский «Сур», кубинский «Орихенес» или мексиканская «Вуэльта», французские «Минотавр», «Коммерс» и «Кайе дю Сюд» или, наконец, прообраз их всех, английский «Критерион» (где в эссе 1920-х гг. только что процитированный Элиот, кстати, сформулировал свое представление об идее и функциях литературного журнала), – во-первых, не были изданиями чисто литературными. Автономность литературы не в том, что она занимает все поле культуры и рядом с ней никого нет, а в развитой системе постоянно взаимодействующих с ней (в том числе – здесь же, на страницах журнала, в сознании и диалоге его авторов) интеллектуальных партнеров – философии, антропологии, культурологии, социологии, психологии, истории, религиоведения, искусствознания и т. д. А это упирается, конечно, в соответствующие формы образования и профессиональной подготовки кандидатов в «интеллектуальную элиту», уровень их квалификации, тесноту рабочих связей между различными специализированными фракциями, которые закладываются и далее поколение за поколением воспроизводятся уже в структуре университетского обучения и сообщества, а позднее – в форме обществ, союзов и т. п.