Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

На первое же утро после посадки на «рикрейю» я поговорил с владельцем судна, одноруким Фернанду. Он ходил в шлепанцах, как все в этих местах, и с голой грудью. Ростом он не дотягивал до метра восьмидесяти, сложения был некрепкого и с брюшком, как и всякий состоятельный бразилец. И хотя грозным его не назовешь, но на борту его слово — закон.

Про Фернанду мне рассказывали Сезария и Годофреду. По их словам, это был человек жесткий и без всякого снисхождения к бедным. Ради других он стараться не станет. Говорили, что некоторые его побаиваются, а его команда — человек двадцать, все крепкие мужчины — беспрекословно выполняет любые его приказы. Я задумался, что ему сказать; мне нужно было убедить его сделать мне большое одолжение, причем убедить на португальском.

— Здравствуйте, — сказал я. — Моя жена очень больна, нужно как можно скорее доставить ее к врачу. Если вы сможете отвезти нас в Умайта на той моторной лодке, которую сейчас буксирует судно, я заплачу, сколько скажете.

— Лодка не сдается, — ответил он грубо, даже не повернувшись ко мне.

— Тогда я заплачу, сколько вы скажете, если вы сейчас пойдете прямо до Умайта, без остановок. — В тот момент мне было все равно, что от прихода судна зависели здоровье и пропитание многих других людей и что если Фернанду примет мое предложение, кто-то другой может так же заболеть, как Керен, и не дождется помощи.

— Слушай, товарищ, если твоей жене суждено умереть, она умрет. И все. Я для тебя маршрут не поменяю.

Не будь рядом матросов, я бы, наверно, его ударил. А так я просто вернулся к семье. Я не находил себе места и нервничал, как никогда раньше. Пока я обдумывал наше положение и молился, наше судно замедлилось. Я стал искать глазами причину этого и увидел, что мы остановились возле кучки домов на берегу: видимо, чтобы взять на борт новых пассажиров. Но тут мотор замолк. Тишина. Может быть, поломка, подумал я. И тут, к моему потрясению, все матросы во главе с Фернанду спустились с корабля, одетые в одинаковую футбольную форму. На вершине холма у реки была полянка, и на ней их ждала компания мужчин в форме другого цвета. Большинство пассажиров тоже сошли на берег посмотреть.

А потом два часа подряд я только и придумывал разные способы умерщвления этих молодцов за то, что они играют в футбол, пока мои жена и дочь умирают на борту их проклятой посудины. Я бы угнал корабль и оставил всех на берегу, но одному мне было не справиться. В моей голове крутились самые злые и жестокие мысли. Да, миссионер, вдохновленный Духом Святым, так думать не может. Скорее уж, так бы думал мой папа, ковбой, зачинщик салунных драк.

Наконец все вернулись на борт — со смехом, заигрывая друг с другом, — и мы были готовы продолжать плавание до Умайта. Что не так с этими людьми? — спросил я себя. Неужели в них нет ничего человеческого? Через много лет, когда раны, нанесенные этим путешествием, немного зажили, я стал понимать бразильский взгляд на вещи.

Тяготы, которые я испытывал, для меня были чем-то из ряда вон выходящим, а для пассажиров корабля это была просто жизнь и ее обычные трудности. Перед лицом жизни в панику не впадают, как бы страшно она ни била. Ты просто идешь ей навстречу — один. Хотя бразильцы всегда готовы помочь, за этим кроется очень ясное представление о том, что со своими трудностями надо справляться самому. По крайней мере, жители джунглей ведут себя именно так. Они как бы говорят: «Я-то всегда готов тебе помочь, но сам просить у тебя помощи не буду».

Дни на борту пароходика-рикрейю тянулись бесконечно. Как будто в плавучей тюрьме. Я пытался расслабиться, садился на банку рядом с гамаком Керен и разглядывал растения и животных на берегу, медленно проплывавших мимо: корабль развивал всего узлов шесть. Невозможность уединиться с Керен и Шеннон, постоянные изучающие взгляды пассажиров давили на меня. Хотя люди в основном проявляли участие, все же было тяжело слышать, как о тебе говорят в третьем лице, как будто тебя рядом нет.

— Она же умрет, да? — спрашивала одна женщина другую.

— Конечно. Этот гринго такой дурак, что привез сюда семью. У них малярия.

Раз за разом слыша от всех, будто у Керен и Шеннон малярия, я чувствовал свое превосходство над местными, которые даже не подозревали, что на самом деле это тиф.

— Как она обгорела на солнце!

— Какая же у них белая кожа!

— У него уж точно денег полно.

Толки продолжались час за часом, сводя меня с ума.

Наконец, на третью ночь после посадки в Аузилиадоре, мы обогнули излучину Мадейры, и я увидел вдалеке по правому борту огни. Я не видел электрического света уже много недель. Огни городка Умайта прорезали темноту джунглей, напоминая мне, что, кроме пираха и реки Майей, есть целый мир. Но главное, эти огни были знаком цивилизации, а значит, помощь недалеко. Корабль сбавил ход и стал подходить к городу поперек русла реки, а здесь ее ширина была больше мили. Было где-то три часа ночи.