Анатолий Луначарский - РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Принимая во внимание все скорби, которые выпадают каждому из людей, все тяготы, которые приходится переносить в жизни не только простому пароду, но и классу воинов и жрецов, величайшие учителя и философы того времени и тех стран, имена которых дошли до нас, в отчаянии восклицают: что это такое! Не ад ли это какой–то? Не насмешка ли? Не издевательство ли вся жизнь? Не надругательство ли это какое–то? Не успеваешь приобрести желание жизни, не успеваешь начать что–либо, как превращаешься уже в старика со всеми тягостями, со всеми болезнями, которые свойственны этому периоду жизни. Как все в жизни мимолетно! Только начал человек радоваться жизни, как может радоваться ей ребенок или юноша, и вот наступают уже всякие лишения, и уже отрывается от его уст эта чаша радости, и кажется она тем более желанной, и тем более горько от нее отрываться, чем страстнее к ней прильнул человек.

Все это, все эти условия окружающей природы и социальной жизни развили в индусе пессимистическое отношение к окружающей действительности, ему хотелось бы только, чтобы его оставили в покое, не привлекали бы к борьбе и труду, которые ни к чему все равно не приводят, ибо все кончается скорбью, болезнями и смертью. Это–то пессимистическое отношение кладется в основу религиозного миросозерцания индусов. Их мудрецы говорили, что мир отвратителен весь целиком, и даже то, что кажется благом, только кажется таким, и чт.о уйти из мира лучше всего. Однако уйти трудно, потому что в жизни много привлекательного, оно как бы приковывает к жизни, тут и любовь с ее сладострастием, честолюбие всякого рода, чревоугодие и т. д.

Но ведь это' все лишь цепи, притягивающие человека к мпру, а мир есть вещь кажущаяся, потому что время проходит быстро и все уносит с собою!

Привыкнув к грандиозным картинам природы, индусы к миру подходят с бесконечно огромными цифрами в отличие от евреев и греков, которые всегда исчисляли тысячелетиями и не доходили даже до названий цифр, обнимавших миллионы миллионов лет, излюбленных индусами.. Поэтому мимолетности человеческой жизни и ее кажимость признаются за очевидную истину индусами.

Но так как и в индусе живет страстная жажда счастья, как во всяком живом человеке, во всяком организме, то вывод, который делает изо всего этого индус, сводится к тому, что счастье —это покой, счастье — это невозмутимость, это особая жизнь, которая не есть смерть, потому что смерть приводит к уничтожению, а такое состояние, когда страсти уже не играют никакой роли, когда никаких желаний больше нет, никакого движения нет, а есть величайший самодовлеющий покой, т. е., повторяю, такое состояние, когда «я» довлеет самому себе, ничего не хочет. Индусы представляют себе бога таким неподвижным, раз навсегда счастливым. Выйти из обычного состояния движений, желаний и обрести покой — это есть величайшее счастье, которое (под названием нирваны у буддистов) 17во всех религиях индусских остается идеалом.

Но это не значит убить себя, ибо индусы считают, что достичь такого состояния путем самоубийства нельзя, они считают, что душа переживет тело и по–прежнему останется в цепях.

Нет, выйти в другое, счастливое состояние— это значит переменить самые свойства души.

Индусы верят в постоянное переселение души из тела в тело. Они видят в природе эти постоянные превращения, они видят превращения насекомых, видят, как червеобразная гусеница прекращается в бабочку, и т. д. Они видят постоянные превращения в растительной жизни, они видят, как из семян развиваются вновь цветы и плоды. И все это заставляет их верить в необходимость этих превращений. Если откажешься от всяких желаний, если убьешь в себе всякие желания, любовь и ненависть, тогда также отойдешь совсем от этого мира, который есть злой мир, отойдешь в другой мир, который есть добрый мир и который ничем не похож на этот злой мир. Вот почему эта религия называется метафизической. Метафизика есть слово греческое, оно обозначает то, что за томом, посвященным физике, первоначально просто следовали другие тома философии Аристотеля, а потом обозначает учение о том, что стоит за пределом существующего для наших чувств мира. Этот–то сверхчувственный мир для индуса и есть предмет его надежд и стремлений.

С этой точки зрения индусская религия в полной мере метафизическая, она говорит о том, что настоящее благо, настоящий покой существуют за пределами опытного мира, это — потусторонний мир, мир иной, совершенно иной, чем тот, в котором мы находимся, я для того, чтобы правда воцарилась на земле, для того, чтобы люди могли наслаждаться, для того, чтобы исчезло зло, — для этого нужно, чтобы люди ушли из этого мира в тот мир, который существует где–то, который есть какой–то рай, т. е. покой вне жизни и природы. Я не могу из этого мира во всякий момент перейти в–другой мир, я не могу сделать это просто путем смерти, но путем угодничества, подвижничества, праведности я могу уйти туда.