Николай Либан: Истории просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века)

Восемнадцатый век не дал дворян-учёных, для ко­торых наука была бы жизненно необходимой сферой дея­тельности. Мы не знаем физиков, математиков, металлур­гов, филологов, вышедших из дворянской среды. И дело здесь вовсе не в том, что научная мысль была еще слабо развита, а в том, что кропотливая, настойчивая, подчас изнурительная работа была не по плечу и не по вкусу со­словию, получившему «вольность дворянскую». Оно уст­ранилось от всякого «черного» труда, перекладывая его на плечи иных сословий. И в начале XIX века только М.М. Сперанский понимал то несоответствие, которое было установлено законом и освящено традицией, между дворянством, занимающим не по праву место в государ­ственном аппарате, и разночинцами, являющимися, по существу, не только рабочей силой этого аппарата, но и фактическими организаторами и исполнителями. Сперан­ский на собственном опыте достиг всепобеждающую силу труда и знания. Начав жизнь скромным семинаристом, он достиг самых верхних ступеней иерархической лест­ницы русской бюрократии. Он понимал не только «неспра­ведливость» положения интеллигента-разночинца в дво­рянском государстве, но и гибельные для дворянского со­словия последствия, которые влечет за собой стремление устраниться от труда и серьезного образования. Твердо ре­шив ввести в соответствие чин с образовательным цензом, Сперанский добился закона, по которому право на полу­чение чина статского советника имел лишь чиновник с университетским цензом или сдавший экзамен за универ­ситетский курс. Ему хотелось привить к дикому дереву культурный побег в надежде, что дворянство, щепетиль­ное и гордое, не захочет уступить своих командных постов в бюрократии и вынуждено будет пойти учиться, что дво­рянство наконец поймет, что стране нужны образованные чиновники, и государство щедрою рукою оплатит их труд, ибо без таковых оно не может существовать. Мечта о про­свещении сословия при помощи канцелярского циркуля­ра казалась почти фантастической даже самому Сперан­скому. Он приложил все старания, чтобы широко открыть двери канцелярий сословию, из которого вышел сам, и был твердо уверен, что выходец из семинарии, выросший в труде, жадный до дела, алчный до денег, по-своему об­разованный, расшевелит сонного и ленивого дворянина, который ничего не имеет за душой, кроме гонора да запу­щенного родового. «Кутья» же, одетый в чиновничий мун­дир, будет делать карьеру, работать не покладая рук, получать чины, награды, деньги, пока не заведет своего «благоприобретенного» и не выйдет в отставку русским барином с чином и капиталом. Тогда-то поймет дворянин- чиновник, что его выживают, он останется не у дел, пой­мет, что нужно «образовываться», трудиться, и сын его придет в канцелярию с университетским образованием. Сперанскому хотелось возбудить энергию в дворянском со­словии, сделать канцелярию средоточием умственной жизни страны. Но ему не удалось влить в жилы дворян­ской бюрократии деловитость «учительского сословия», как не удалось привить ей мысль, что знания - самый не­рушимый капитал, наращивающий огромный процент на государственной службе. Дворянин предпочитал нара­щивать капитал без вклада, не затрачивая энергии, не

прилагая знаний, получать жалованье за присутствие, пе­релагая весь труд на чиновника четырнадцатого класса, мелкую сошку, пишущую тварь, тянущую по необходи­мости служебную лямку.

Реформы Сперанского, хотя они и не имели непос­редственного отношения к просвещению, всколыхнули жизнь учебных заведений. Была расширена программа гимназии, обращено было больше внимания на древние и новые языки, увеличен объем преподавания истории и других гуманитарных дисциплин; был открыт Царско­сельский Лицей - своеобразное повторение идеи школы Бецкого, но уже готовящий не универсального человека, а чиновника для административной и дипломатической службы. В Петербурге открывается педагогический ин­ститут, растет сеть частных пансионов, куда столичное дворянство охотно отдает своих детей; наконец, появля­ются профессора из дворян. Дворяне учились, но, как пра­вило, не делали интеллектуальный труд своей професси­ей. Исключение составляет военная интеллигенция, создавшая свою кастовую школу и систематически под­готовлявшая кадры специалистов. Страна же ощущала не­достаток интеллигентных работников; эту брешь в какой- то мере заполняли выходцы из разночинной среды.

События 1805-1814 годов показали необходимость создания национальной интеллигенции. Но наступившая после войны 1812 года реакция придала нелепые формы обучению и не менее нелепое содержание учебным про­граммам. В таком состоянии застали школу события 14 декабря 1825 года. Весь последующий период, вплоть до 1859 года, все типы школ: гражданская, духовная, во­енная представляют печальный вид казармы.