Пётр Пискарёв - Милый старый Петербург. Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века

Аршин — 71,12 см.

«Вот мальчик тоненьким голоском выводит:

Его сменяет баба со связкой швабр на плече. Она останавливается среди двора и, тихо вращаясь вокруг своей оси, грудным голосом поет:

( Оболенский. С. 13).

«Шары эти были красными, синими, а иногда и полупрозрачными, белесыми, точно пузырчатыми, — тогда на них был нарисован задорный, шагающий петух. Их продавал молодец с подоткнутым передником и с пучком бечевок, засунутым за пояс. Продав шар, он освобождал его из груды (воздушной и трепыхавшей с особым, незабываемым шуршанием) и надвязывал бечевку. <���…> „Эх — хороши шары-шарики! Шарики хороши“ <���…> Иногда он продавал их на Конногвардейском бульваре, иногда на Царицыном лугу и, понятно, всегда на вербном гулянии у проходов бульвара, у его начала и конца» ( Горный. С. 66).

О журналах «Нива», «Природа и люди», «Родина» см. примеч. [306], [307], [308]к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям».

«Будильник» — сатирический еженедельный журнал с карикатурами; издавался в Петербурге (1865–1871) и в Москве (1873–1917).

«Осколки» (1881–1916) — петербургский юмористический еженедельный журнал с карикатурами.

«Сатирикон» (1908–1914) — петербургский еженедельный сатирический журнал; с 1913 г. «Новый сатирикон».

В Ново-Александровском рынке «под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам» ( Засосов, Пызин. С. 107).

«„Халат, халат! Халат, халат!“ — заунывно, как муэдзин, кричал татарин с типичным монгольским лицом. На нем восточного покроя халат из полосатой ткани, летом — простой, зимой — на вате. Халат подпоясывался узким поясом. Под халатом — цветная русская рубаха, на ногах — русские сапоги. На голове — войлочная валяная шляпа, похожая на нынешние стэтсоны (фетровый головной убор с широкими полями. — А. К. ). Иногда, как бы для комизма, вместо шляпы — обыкновенный прозаический котелок. За плечами — вместительный холщовый мешок.

Открывалась форточка, кричали: „Эй, халат-халат, поди сюда!“ Халат подходил. „Здравствуй, князь!“ — приветствовали его. Почему-то к ним было принято такое обращение. „Халат-халат“, „халатник“ — скупщик старья и ненужных вещей. Хотите, можно продать старую калошу, хотите — хоть всю обстановку квартиры. Мешок татарина казался необъятным. Бог его знает, что только в нем сможет уместиться. Татарин покупал вещь, отчаянно торгуясь. Он вставал, делал вид, что уходит, снова возвращался, клялся, что добавляет копейку себе в убыток, еще набавлял копейку, только для приятного знакомства и, окончательно сторговавшись, спрашивал: „А нет ли еще чего продать? Нет? Продай вот эту лампу! — Зачем она тебе? — А вот продай“. И опять начинался торг, который мог длиться хоть сутки. В результате довольной хозяйке казалось, что она выгодно продала несколько ненужных вещей за хорошую цену, а, конечно, на деле-то вся выгода доставалась ловкому торгашу» ( Григорьев. С. 251).

«В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков:

( Оболенский . С. 13).

«Не пропускали ни одного дня, чтобы не посетить нашего двора, казанские татары, они занимались скупкою старых вещей от населения. Они ходили в длинных халатах, на голове носили тюбетейки. Придя на двор, они отрывисто кричали: „Халат, халат“» ( Ключева. С. 206).

«Петербургский двор целый день был полон звуков: то это музыка бродячих артистов, то выкрики бродячих торговцев. Каждый из этих выкриков имел свою твердо установленную мелодию и ритмику, которая, не меняясь, переходила от поколения к поколению.

Вот, например, слышится: „Стей-й… Тря-яп… тылок, банок про-дава-ать!“ (костей, тряпок, бутылок…). Выкрик делался гортанным, сдавленным звуком. Первые два слова выпевались протяжно, с большим интервалом, на высокой ноте. Потом скороговоркой звук шел вниз, и только последнее „а-ть“ тянулось долго на низкой ноте.