Жан-Клод Карьер - Не надейтесь избавиться от книг!

Ж.-К. К. : Если у нас короткая память, это означает, в сущности, что ближайшее прошлое теснит настоящее и подталкивает его, пододвигает в сторону будущего, которое приняло форму гигантского вопросительного знака. А может, уже и восклицательного. Куда делось настоящее? Тот чудесный миг, который мы проживаем и который пытаются скрыть от нас многочисленные заговорщики? Иногда, в деревне, я вновь соприкасаюсь с этим мгновением, слушая, как церковный колокол спокойно отбивает ежечасное «ля», которое заставляет нас опомниться. «Надо же, всего пять часов…» Я, как и вы, много путешествую, я теряюсь в коридорах времени, в разнице часовых поясов, и у меня все чаще возникает потребность восстановить связь с настоящим, которое от нас ускользает. Иначе мне станет казаться, что я заблудился. И даже, быть может, умер.

У. Э. : Исчезновение настоящего, о котором вы говорите, происходит не только вследствие того факта, что мода, которая раньше властвовала по тридцать лет, теперь длится всего тридцать дней. Это также проблема морального устаревания предметов, о которых мы говорим. Когда-то вы тратили несколько месяцев своей жизни, чтобы научиться кататься на велосипеде, но если вы приобрели этот навык, он остается с вами навсегда. А теперь вы тратите две недели, чтобы разобраться в новой компьютерной программе, и, когда вы ее худо-бедно осваиваете, вам предлагается, навязывается новая программа. Так что это не проблема утрачивания коллективной памяти. По-моему, это скорее проблема лабильности настоящего. Мы больше не живем в спокойном настоящем, а все время стараемся подготовиться к будущему.

Ж.-К. К. : Мы находимся в текучем, изменчивом, постоянно возобновляемом, эфемерном времени, в котором мы, как уже было сказано, парадоксальным образом живем все дольше и дольше. Вероятно, продолжительность жизни наших предков была короче нашей, но они находились в неизменном настоящем. Дедушка моего дяди, землевладелец, первого января уже делал расчеты на следующий год. По результатам предыдущего года можно было примерно представить, что будет в следующем. Ничто не менялось.

У. Э. : Когда-то мы готовились к выпускному экзамену, который ставил точку в долгом периоде обучения: в Италии это экзамен на аттестат зрелости, в Германии — Abitur, во Франции — экзамен на степень бакалавра. После него никто не обязан был учиться, кроме элиты, которая шла в университет. Мир не менялся. Полученные знания вы могли использовать до самой смерти и даже до смерти ваших детей. В восемнадцать-двадцать лет люди уходили в гносеологическую отставку. В наше время работник предприятия должен постоянно обновлять свои знания под страхом увольнения. Обряд перехода, который символизировали эти большие выпускные экзамены, теперь не имеет никакого значения.

Ж.-К. К. : То, о чем вы говорите, относилось также, например, и к врачам. Багаж знаний, который они накопили за время обучения, оставался действительным до конца их карьеры. А то, что вы говорили по поводу бесконечного обучения, к которому всех теперь принуждают, совершенно применимо и к тем, кто, как говорится, «вышел на пенсию». Сколько пожилых людей вынуждены осваивать компьютер, с которым они не могли быть знакомы в период их активной деятельности? Мы приговорены к тому, чтобы быть вечными студентами, как Трофимов из «Вишневого сада». В сущности, может, оно и к лучшему. В обществах, которые мы называем первобытными, которые не изменяются, старики имеют власть, потому что именно они передают знания своим детям. А когда мир находится в состоянии перманентной революции, дети учат родителей осваивать электронную технику. А дети этих детей, чему они их научат?

Ж.-Ф. де Т.: Вы говорили о том, как трудно в наше время найти надежные средства для сохранения необходимой информации. Но должна ли память хранить все подряд?

У. Э. : Конечно, нет. Память — будь то наша индивидуальная память или коллективная, то есть культура, — несет двойную функцию. Одна из них, действительно, — хранить данные, другая — топить в забвении информацию, которая нам не нужна и которая напрасно загромождает наши мозги. Культура, не умеющая отсеивать то, что нам досталось в наследство от прошлых веков, напоминает Фунеса — придуманного Борхесом героя рассказа «Фунес, чудо памяти», который наделен способностью помнить все подряд. А это как раз противоречит культуре. Культура — это кладбище навсегда исчезнувших книг и прочих предметов. Сегодня есть труды, посвященные этому явлению, которое состоит в том, что мы, с одной стороны, молчаливо отказываемся от некоторых пережитков прошлого, то есть отсеиваем их, а с другой стороны, помещаем прочие элементы этой культуры в некий холодильник, для будущих времен. Архивы, библиотеки и есть те самые морозильные камеры, где мы храним память, чтобы не засорять культурное пространство всякой дребеденью, но и не отказываться от нее совсем. В будущем мы всегда сможем к ней вернуться, если сердце прикажет.