Коллектив авторов - Эстетика и теория искусства XX века. Хрестоматия

49

С недавних пор одним из методов, наиболее часто используемых против меня, стало искаженное цитирование. В качестве примера покажу, каким образом «Монд» рассчитывал извлечь пользу из такой фразы: «Утверждая, что он под тем же углом зрения, что и революционеры, рассматривает проблемы любви, сновидения, безумия, искусства и религии, Бретон имеет наглость писать…» Правда, как можно прочитать в следующем номере того же листка, «… в последнем номере „Сюрреалистическая революция“ бросает нам обвинения. Ясно, что глупость этих людей совершенно не имеет границ». (В особенности с тех пор как они отклонили, – не удосужившись даже ответить вам, – ваше предложение сотрудничать в «Монде», не так ли? Но довольно об этом.) Точно так же один из создателей «Трупа» сурово осуждает меня за то, что я якобы написал: «Клянусь никогда больше не носить французскую форму». Весьма сожалею, но это был не я.

50

Если я так настаиваю на ценности этих двух операций, то это отнюдь не потому, что они представляются мне единственной интеллектуальной панацеей, но потому, что для опытного наблюдателя они менее подвержены путанице или мошенничеству, а также потому, что они все же представляют собой лучшее средство дать человеку верное ощущение своих возможностей. Само собой разумеется, что условия, налагаемые на нас жизнью, делают невозможным непрерывное осуществление такого, на первый взгляд, немотивированного умственного упражнения. Однако те, кто без оговорок отдался ему, – как бы низко некоторым из них ни пришлось пасть впоследствии, – все же в один прекрасный день поймут, что они отнюдь не напрасно переносились в подобную внутреннюю феерию. В сравнении с этими чарами возвращение ко всякой заранее обдуманной деятельности мышления, как бы она ни приходилась по вкусу большинству наших современников, всегда останется для них жалким зрелищем.

Эти вполне непосредственные способы действия, которые, повторюсь еще раз, открыты для всех, – способы, которые мы настойчиво пропагандируем всякий раз, когда вопрос, по сути, стоит не о создании произведений искусства, но об освещении непроявленных, но все же доступных проявлению областей бытия, где ясно сияет вся красота, вся любовь и вся добродетель, которые мы едва ли осмеливались приписывать себе, – эти искусственные способы отнюдь не являются единственными. Кстати, как представляется, сейчас многого можно ожидать от некоторых приемов чистого разочарования, применение которых к искусству и к жизни приводило бы к переключению внимания не на реальное или воображаемое, но, так сказать, на оборотную сторону реальности. Легко вообразить себе романы, которые не могут закончиться, поскольку есть проблемы, остающиеся неразрешенными. Но вот когда же наконец появится роман, персонажи которого, тщательно выписанные со множеством подробностей, будут совершенно предсказуемым образом действовать ради непредвиденного результата? И наоборот, роман, в котором психология не будет поспешно выполнять свои великие, но напрасные обязанности за счет персонажей и событий, но станет действительно удерживаться между двумя лезвиями на какую-то долю секунды, заражаясь там микробами случайности? Или роман, в котором правдоподобие декораций впервые не сумеет скрыть от нас ту странную символическую жизнь, которую даже самые определенные и обычные предметы ведут во сне? Или роман, конструкция которого будет совсем простой, но в котором сцена похищения будет описана словами, более подходящими для описания усталости и хандры, буря окажется изображенной подробно, но весело, и так далее? Тот, кто вместе с нами верит, что пора покончить наконец с провокационными глупостями «реализма», без труда подберет и другие примеры.

51

Этот раздел «Второго манифеста сюрреализма» был написан три недели тому назад, когда я вдруг узнал о статье Десноса, озаглавленной «Тайна Авраама-еврея», которая появилась накануне в 5-м номере «Документов». «Не подлежит сомнению, – написал я 13 ноября, – что Десноса и меня в одно и то же время одолевала одна и та же забота, хотя мы действовали совершенно независимо друг от друга. Пожалуй, стоит установить совершенно ясно, что ни один из нас не узнал случайно о планах другого, и я могу определенно утверждать, что имя Авраама-еврея ни разу не было названо. Две из трех исторических фигур, упомянутых в качестве примера в тексте Десноса (мне, кстати, не понравилась их вульгарная интерпретация; впрочем, они относятся уже к XVII веку), – те, описание которых я привожу ниже (само же описание заимствовано у Фламеля). Со мной и с Десносом подобное случается уже не впервые (см.: „Явление медиумов“, „Слова без морщин“. – „Потерянные шаги“, изд. „Нувель Ревю Франсэз“)». Я всегда придавал наибольшее значение подобным медиумическим явлениям, которые сохраняются в аффективных связях. В этом смысле мне нечего менять в том, что я довольно подробно изложил в «Наде». Г-н Г. Ривьер в «Документах» сообщил мне в дальнейшем, что Деснос, когда его попросили написать об Аврааме-еврее, услышал это имя в первый раз. Это свидетельство, которое заставляет меня по сути отказаться от гипотезы о прямой передаче мыслей на расстоянии, тем не менее, как мне кажется, в целом подтверждает общий смысл моего наблюдения.