Андрей Фесенко - Русский язык при Советах

Из более ранних работ следует назвать книгу А. Горнфельда «Новые словечки и старые слова» (1922), где автор осуждает крайности «молодого» русского языка революционной эпохи, подобные крайностям породившего их режима. Критика таких новых явлений в языке, как бытовые и политические штампы, сатирическая расшифровка аббревиатур и многое другое, не могла найти отражения из-за цензурных условий. Дерзавшие же быть объективными авторы подвергались репрессиям, а их книги – изъятию (Селищев, Винокур).

Не в обиду будь сказано русским людям, наиболее систематической работой по освещению русского революционного языка в течение долгого времени являлась книга француза Андре Мазона «Lexique de la guerre et de la revolution en Russie» (1914-18), изданная в 1920 г., в Париже. Согласно, общему положению, что нет пророка в своем отечестве, Мазон оказался пионером в исследовании новых языковых моментов, появившихся в начале революции 1917 г. Несмотря на недостаточность материала – только за два года революции – и на небольшое количество литературных источников (преимущественно пресса), Мазон смог, даже при формально-грамматическом подходе, наметить главнейшие особенности революционного языка: аббревиацию, как характернейшее морфологическое явление, роль иностранных заимствований и имен собственных. Им даже затронута область сатирического в языке.

Как бы дополнением к работе Мазона явилась объемистая статья E. Mendras: «Remarques sur la vocabulaire de la Revolution russe», помещенная во втором томе Трудов института славяноведения (Париж) за 1925 год. Не претендуя на какую-либо оригинальность трактовки, французский ученый попытался систематизировать те особенности в русском языке, которые были привнесены в него за первые годы Революции. Mendras удалось отметить многие моменты, а именно: 1 – наиболее продуктивные элементы аббревиации; 2 – уродство многих аббревиатур; 3 – нагнетание варваризмов; 4 – наиболее распространенные окончания; 5 – совмещение русских и иностранных морфем; 6 – усиленную деривацию имен собственных; 7 – переименование городов и 8 – наименование новорожденных в честь вождей революции.

Если у Mendras аббревиация являлась только начальной темой его исследования, то у шведской лингвистки Астрид Бэклунд она оказалась самодовлеющей. Именно изучению советских аббревиатур посвящена ее диссертация «Die univerbierenden Verkurzungen der heutigen russischen Sprache» (Uppsala, 1940).

Эта работа выдержана в классическом духе компаративизма и в ней даны многочисленные параллели из западноевропейских языков. Но, хотя А. Бэклунд очень старательно исследовала многообразные русские сокращения и попыталась дать им стройную классификацию, она, как иностранка, допустила, например, утверждение, что в русском языке отсутствуют «выщербленные» аббревиатуры типа немецкого слова Sonnabend (из Sonn tag abend), тогда как в действительности подобными являются военкомат, наркомат, сокращенные из «военный, народный комиссариат», и др. Нельзя также согласиться с мнением автора, находящегося под влиянием польского лингвиста С. Яшунского и считающего, что изначальные русские алфавитные аббревиатуры восходят к польским.

Следует также остановиться на небольшой, но интересной и насыщенной материалом статье Эгона Бадера «Die russischen Neuworter», помещенной в третьем номере журнала «Osteuropa» за 1952 год. Автор, издавший словарь русских сокращений, давно интересуется вопросом советских новообразований. К сожалению, в упомянутой статье немало неточностей и ошибок. Так, Бадер зачисляет в разряд советизмов такие слова, как «сессия», «айсберг», «багажник», «пылесос», «флотоводец» (кстати, приведенный еще Далем) и многие другие, считая даже «Чебоксары» советским наименованием.

Говоря о переименовании городов в память революционных событий, Бадер, как один из примеров, приводит наименование бывшего Надеждинского прииска. Этот поселок городского типа в Бодайбинском районе Иркутской области носит теперь название Апрельска не в честь Апрельских тезисов Ленина, как утверждает Бадер, а в память жертв так называемого «Ленского расстрела», произведенного 4 апреля 1912 года.

Интересной работой, вышедшей за границей, но написанной уже нашим соотечественником, следует назвать небольшую, в семьдесят страниц малого формата, книгу Сергея Карцевского «Язык, война и революция», Берлин, 1923. Не проводя резкой грани между языком России до революции 1917 г. и после нее, автор пытается выявить элементы русского языка, вообще характерные для революционных периодов, и таким образом включает в поле своего зрения войну и революцию 1905 г., давших образцы лексики, а главное «механической» морфологии (имеем в виду аббревиацию), очень развившихся в эпоху Первой мировой войны и, особенно, революции 1917 г.