Фаина Гримберг - Андрей Николаевич на рандеву, или ниспровержение прототипов

Некоторое невнимание исследователей к ранней прозе Тургенева, конечно, печально. Но однако послушаем мнение молодого Тургенева по интересующим нас (здесь и сейчас) вопросам.

Однажды вечером несколько еще довольно молодых, но уже переживших первую молодость, представителей дворянского сословия сидели перед, камином и беседовали. И вот один из них, „небольшой бледный человечек“ по имени Николай Алексеевич рассказал о своем знакомстве с личностью необыкновенной. Шестнадцати лет Николай Алексеевич сделался студентом. Женщин он „боялся“. Но юноша, воспитанный в системе представлений о женщинах, как о существах „иных“, „других“; о существах, подлежащие „покорению“, „пленению“, „взятию“, и должен их „бояться“. И должен предаться нормативным отношениям „гомо“, „артельным“, „дружеским“ отношениям. И в этих отношениях естественно выделяется для него некий „вестник, предвестник истинной любви“ (как Розалинда для Ромео предвещает Джульетту) „В числе моих новых друзей находился один довольно порядочный и добрый малый… Этот Бобов… как кажется, полюбил меня. И я его… знаете ли, не то чтоб влюбил, не то чтоб не любил, так как-то…“ Глагол „любить“ говорит (пользуясь определением А. Л. Зорина) об определенного рода „душевной температуре“, и (что бы там ни рассуждать о пресловутой „двусмысленности“) просто-напросто о тех самых отношениях „гомо“ (впрочем, конечно, эротических, а не сексуальных).

Но вот Бобов знакомит Николая с Андреем Колосовым, „необыкновенным человеком“. Андрей Колосов — „признанный объект коллективного обожания“. Войти в число его поклонников — честь. Но попытки выделить себя в этом „числе“, претендовать на „нечто большее“ неминуемо приведут если и не к враждебному напрямую, то уж во всяком случае к насмешливо-ироническому отношению этого самого „числа“. И — как мы далее увидим — Андрей уже из этого „числа“ сделал свой выбор; выбор, разумеется, нимало не удовлетворяющий „число“ (пресловутое „что он в нем нашел?“). Но… „числу“ приходится мириться…

Каков же Колосов в восприятии Николая, Бобова и прочего „числа“? В чем она, „необыкновенность“ Колосова?

„Он был роста довольно высокого, строен, ловок и весьма недурен собою. Его лицо… то особенное „нечто“, о котором я сейчас упомянул, состояло у Колосова в беззаботно веселом и смелом выражении лица да еще в улыбке чрезвычайно пленительной… вы, господа, не можете себе представить, как охотно все мы покорялись этому человеку. Мы как-то невольно любовались им; его слова, его взгляды, его движения дышали такой юношеской прелестью, что все его товарищи были влюблены в него по уши…“ В одном из прижизненных изданий еще ярче: „… такая невыразимая красота покоилась на этом прекрасном юноше, что все его товарищи были влюблены в него по уши“. То есть „товарищи“ были „влюблены“ именно за эту самую „невыразимую красоту“! С позиций „натуральной сексуальности“, „гетеросексуальности“ товарищи Андрея Колосова поступали, конечно, дурно, любя его. По канонам „отношений в мужском коллективе“, принятый в „гетеросексуальном обществе“, Колосова и вовсе не следовало ценить; рассказчик это сам понимает, но и он и слушатели понимают также, что Колосов ценен именно в качестве объекта отношений „гомо“. Помимо „невыразимой красоты“, Колосова отличает еще одно качество, роднящее его с „идеальной партнершей“ в системе гетеросексуальных отношений: Андрей Колосов — естествен. „Колосов сам не чувствовал своего могущества; он не признавал в себе тех достоинств, которыми люди {5} 5 то есть „мужчины“ в системе гетеросексуальных отношений — Ф. Г. привыкли гордиться; и потому был чрезвычайно прост и скромен, разумеется, не „молчалинскою скромностию“. Разумеется! Пресловутая „молчалинская скромность“ — презренное для „мужчины“ свойство в системе отношений „гетеро“; свойство, маркирующее достойную презрения социальную зависимость субъекта, его приниженное положение в иерархии „должностных“, „общественных“ отношений. „Простота и скромность“ Колосова представляют собой очарование той самой естественности, столь ценимой у „партнера“ в системе „гомо“ и столь желанной у „партнерши идеальной“ в системе „гетеро“. „Он был одарен весьма ясным и здравым рассудком {6} 6 не „умом“, заметьте! — Ф. Г. , говорил не красно, но чрезвычайно увлекательно, и до того чуждался всякой лжи, что в его присутствии даже привычные лгунишки прикусывали язычок“…