Рудольф Арнхейм - В параболах солнечного света

Художник, показывая группе учащихся как писать натюрморт, демонстрирует технику накладывания маслом горизонтальных слоев зеленого цвета, обозначающего почву. Юный ученик спрашивает: «Так надо рисовать траву сверху и снизу?». Это показывает, как мазок кисти может быть независим от изображения предметов. Конечно, основа картины обычно наносится мазками кисти. Но когда приходит время придавать форму предметам, куда девается та свобода, которая прославляется в истории живописи?

Говорят, что изучение латыни больше не нужно. Но как можно ее игнорировать, если она скрывается почти в каждом языке.

Что будет с вашим английским языком, если вы в слове reveal (открывать, обнаруживать) не будете чувствовать латинского velum (убрать паруса).

В мире наших тел мы не можем избавиться от чувства горизонта. Когда мы просыпаемся, горизонт встает вместе с нами, и он автоматически опускается, когда мы опускаемся. Нарисованный горизонт избавляет нас от привязанности к земле.

Когда Ван Гог символически связывает четыре времени года с четырьмя парами противоположных цветов, например, зеленый и красный для весны или черный и белый для зимы, разве не приравнивает он цветовые циклы с устройством природы, как это делали пифагорейцы, которые считали числа основой мира?

Я считаю, что в «Гернике» Пикассо бык представляет спасительный дух Испании. Без понимания этого живопись Пикассо была бы абсолютно непонятной и бесполезной. Подобные уточнения необходимы и для понимания традиционных сцен снятия Христа с креста. Здесь изображение смерти и разрушения необходимы для демонстрации бессмертия Христа и прочности веры в него. Этому служат вертикальные фигуры свидетелей, вертикали деревьев и т. д.

Разложение цельного блока материалов, которое стало открытием для современной скульптуры, было принято и архитектурой XIX века. Металлический скелет Кристального дворца или Эйфелевой башни означает трансформацию цельного блока массы, лежащей в основе традиционных построек, в сеть балок в открытом пространстве — совсем, как в практике современной скульптуры.

С самого начала европейская мысль по-иному, чем теперь относилась в оценке слуха и зрения в их отношении к знанию. Зрение передает внешние явления, и необходимы специальные усилия, чтобы оно не обмануло нас. Звук пифагорейцы связывали с математикой. Он проникает в обманчивый мир явлений, чаще всего в видимый мир, и раскрывает истинную сущность вещей. Он схватывает непосредственно вечную истину. Зрение связано с обманчивым миром образов, звук — с музыкой, лишенной образов. Из этого утверждения рождались представления о роли этих двух чувств в нашей культуре.

Различие в размерах служит зрительному восприятию, когда оно воспринимается динамично. Недостаточно для фараона быть большим, а его подчиненным — маленькими. Такой перевод социальных различий в визуальные воспринимается только интеллектом. Пока мы видим в вожде только грандиозную власть, а в его подчиненных только ничтожество, втоптанное в грязь, искусству не о чем говорить.

Правильно ли считать, что психология создана софистами, которые сеяли недоверие между человеком и его миром?

Вчера вечером, засыпая, я прочем стихотворение Жака Пре-вера “La crosse en l’air”, посвященное отцу римскому Папе Пию. В ней содержится замечательная строка “La pipe аи papa du Pape Pie pue ” (Трубка отца Папы Пия пахнет»), Я вдруг неожиданно удивился тому, что Папа может иметь отца, хотя он не может иметь сыновей. На примитивном уровне мысль о роде имеет следующую коннотацию: Папа должен родиться от Папы, как лошадь рождается от лошади. По-видимому, здесь присутствует аристотелевское понимание о рождении родов.

На фотографии эмбриона попугая меня поразило то, что он оказался с четырьмя ногами. Через мгновение я подумал, что нога попугая может быть рудиментом его крыльев, а крылья птицы могут быть его ногами. Это открытие, которое довольно поздно появилось в моем сознании, позволило мне перестроить мое представление о птицах. Внезапно я представил птиц в виде прямоходящих четвероногих, идущих на своих задних лапах. Их крылья были как бы копиями наших рук, а наши руки стали потенциальными крыльями. Я сел и нарисовал фантастических рисунки фантастических существ — прямоходящих птиц и крылатых людей.