Анатолий Бухарин - Тропинка к Пушкину, или Думы о русском самостоянии

Автор «Тропинки к Пушкину…» избрал в своем художественно-историческом повествовании метод «не плакать, не смеяться, но понимать». Однако в мудром его понимании звучат и приглушенные временем рыдания, и заразительный смех.

Эту книгу надо издавать и переиздавать большим тиражом и читать. Она – результат опыта души нашего думающего и страдающего современника, она – выражение тоски по человеческой целостности и неповторимости. Той тоски, которая органично присуща самосознанию русского народа и которая, вопреки всему ныне сущему, оставляет надежду на его возрождение.

Анатолий Невелев, доктор философских наук

Легенды о бедном грешнике Пушкине рождались в темных ущельях российского бытия. Воистину: было бы болото – черти найдутся. Минуло более чем полтора века со дня смерти поэта, а над его могилой продолжают звучать голоса «бесов» – конъюнктурщиков от искусства.

За полтора столетия постижения тайны Пушкина Россия обрела бесценные духовные сокровища, воплощенные в золотом и серебряном веках отечественной культуры, а «бесы» все не унимаются…

Раздумья о «бесовской» теме в посмертной биографии Пушкина заставили меня вспомнить этюд Ярослава Голованова о князе Михаиле Семеновиче Воронцове, опубликованный «Комсомольской правдой» в декабре 1994 года.

За священный трепет перед личностью Воронцова автора статьи упрекнуть трудно. Из песни слова не выкинешь – что было, то было: светлейший оставил след в истории.

Потомок древнего дворянского рода четырех лет от роду был произведен в прапорщики, и кровавый Марс стал его путеводной звездой на многие годы. В Бородинской битве Михаил Воронцов, тридцатилетний командир дивизии, защищал укрепления у знаменитой деревни Семеновской, где и был ранен. Отправляясь на лечение в родовое имение, пригласил с собой пятьдесят раненых офицеров и триста солдат – факт, замечательный в жизни потомственного дворянина. Не успели зажить раны, как молодой генерал вернулся в действующую армию и в битве при Краоне выдержал схватку с самим Наполеоном! А там и новый виток карьеры: командование оккупационным корпусом во Франции, на Кавказе, война с Шамилем…

И все же Марс уступил место Меркурию: представитель первой сотни элитных дворянских семейств Михаил Воронцов с весны 1823 года заполняет страницы новой главы своей биографии – новороссийского генерал-губернаторства.

Да, Одесса ему и Рибопьеру многим обязана: развитием торговли, первым черноморским пароходством, тонкорунным овцеводством, виноделием и прочим, прочим, не менее достопамятным. Но одесский Воронцов – не Воронцов 1812 года, а искушенный в светских интригах наместник огромного края.

Осколок петербургского бомонда, он был замечательным актером, скрывающим под маской учтивости волчий нрав и лютую ненависть к любым проявлениям независимости. Страстно любил лесть – «земных богов напиток». Существовал только один человек, перед которым он мог преклонить колени, – император. Все остальные должны были беспрекословно повиноваться его прихотям и капризам.

Теперь – к делу, ради которого и затеян весь разговор…

Однажды господину случаю, полновластному хозяину нашей судьбы, было угодно, чтобы в окружении генерал-губернатора среди «остальных» оказался Пушкин. И – нашла коса на камень.

В Пушкине наместник видел худосочного, с сомнительной репутацией чиновника десятого класса. Поэт, правда, был о себе иного мнения:

Однако я веду речь не о родовитости Пушкина, не менее богатой генеалогическими реликвиями, чем родовитость Воронцова. Я веду речь о том, что в одесской главе пушкинской биографии сшиблись не два столбовых дворянина, как то видится уважаемому г-ну Голованову, а осторожная подлость и независимая личность поэта.

Впрочем, о лицемерии генерал-губернатора Пушкина предупреждали. В конце мая 1824 года Вяземский писал ему: «В случае какой-нибудь непогоды Воронцов не отстоит тебя и не защитит, если правда, что и он подозреваем в подозрительности. Да к тому же признаюсь откровенно: я не твердо уповаю на рыцарство Воронцова. Он человек приятный, благонамеренный, но не пойдет донкихотствовать ни за лицо, ни за мнение, какие бы они ни были, если власть поставит его в необходимость объявить себя за них или за нее».