Огюстен Кошен - Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)

А концом (я не говорю — целью) этой пассивной работы является разрушение. Оно, в конечном счете, состоит в устранении и сокращении, редукции. Мысль, которая этому подчиняется, вначале становится беспечной, потом мало-помалу теряет смысл, понятие о реальном; и именно благодаря этой потере она становится свободной. В свободе, в порядке, в ясности она выигрывает лишь то, что

34

теряет в своем реальном содержании, в связи с бытием. Она не становится сильнее, но ноша ее легче; главное в том, что мысль ориентирована в пустоту; и братья правы, когда говорят о регенерации и о новой эре. До сих пор разум в поисках свободы прилагал усилия для достижения победы, вел борьбу с действительностью, развивая науки и методы. Социальная работа переходит от нападения к защите: чтобы высвободить мысль, ее изолируют от мира, от жизни, вместо того чтобы подчинить их ей; реальное устраняют из сознания, вместо того чтобы сократить область непонятного в объекте; воспитывают «философов», вместо того чтобы создавать философские системы. Это упражнение мысли, видимая цель которого — поиск истины, но на самом деле — воспитание приверженцев.

В чем же состоит это отрицательное воспитание? Это так же трудно сказать, как показать, что теряет живое существо в момент смерти. Описать жизнь духа не легче, чем исследовать жизнь тела. И все же именно о ней, и только о ней, здесь идет речь, а не о каком-нибудь органе или внешнем свойстве. Можно представить себе «ориентированного» субъекта сколь угодно умным, а пораженный организм — сколь угодно целым и совершенным, но суть от этого не изменится.

Ничто так хорошо не иллюстрирует этот любопытный феномен, как концепция дикаря или наивного простачка, которая занимает такое большое место в литературе XVIII века. Нет ни одного автора, который не представил бы своего дикаря — от самых веселых до самых серьезных. Начал Монтескье со своим персидским принцем, Вольтер увековечил этот персонаж в образе Кандида; Бюффон исследовал его в своем пробуждении Адама;

35

Кондильяк исследовал его психологию в мифе о статуе; Руссо создал себе такую роль и провел старость, играя в дикаря в замковых парках. К 1770 г. не было ни одного новичка-философа, который не предпринял бы собственного пересмотра законов и обычаев своей страны, с собственным доверенным китайцем или ирокезом, подобно тому как сын богатых родителей путешествует со своим аббатом.

Этот философский дикарь — весьма своеобразная личность: вообразите себе француза XVIII века, который располагает всеми плодами цивилизации своего времени, всей ее материальной частью: культурой, воспитанием, познаниями и вкусом, но не имеет никаких живых побуждений — инстинктов, верований, которые все это создали, вдохнули жизнь в эти формы, дали основания этим обычаям, применение этим средствам; поставьте его внезапно перед этим миром, в котором ему доступно все, кроме главного — смысла; он будет все видеть и все знать, но не поймет ничего. Это и есть вольтеровский гурон.

Непосвященные кричат, что это абсурд — они ошибаются. Этот самый дикарь существует, и они даже встречают его каждый день. По правде говоря, он вовсе не из лесов Огайо, а из гораздо более близких мест — из ближайшей ложи, из ближайшего салона. Это и есть сам философ, такой, каким его сделала Работа: склонное к парадоксам существо, ориентированное на пустоту, в то время как другие ищут реального, — праздная, нетворческая, нелюбознательная мысль, занятая более упорядочиванием знаний, нежели их получением, больше определением, нежели изобретением, вечно озабоченная, как бы реализовать свое интеллектуальное имущество, вечно спешащая разменять его на слова, чтобы

36

оборвать его связи с реальной жизнью, где оно до тех пор работало, увеличивалось, росло, как хорошо вложенный капитал или как живое растение — на почве опыта, под лучами веры.

Отсюда и этот тон, и этот дух: ироническое удивление. Ибо ничто с таким трудом не поддается объяснению, как это сорванное растение, о корнях и о жизни которого хотят забыть. «Не понимаю» — вот постоянная присказка нашего дикаря. Все его шокирует, все кажется ему нелогичным и смешным. По степени этой непонятливости судят об умственных способностях дикарей: непонимание они называют умом, мужеством и искренностью; оно — движущая сила и смысл их эрудиции. Знать — хорошо, не понимать — лучше. Вот по чему судит о себе философ — дикари нашего времени, кантианцы, называют это «объективным разумом»; вот по чему можно отличить философа от заурядного компилятора, вот в чем душа «Энциклопедии».