Йозеф Томан - Сократ

Я без колебаний ответил: "Другом - с радостью". И мальчик вскочил: "Да, да!" Бурно обнял меня: "Я тоже хочу этого!" И в самом деле, с той поры Алкивиад все время проводил со мной, звал к себе, мы вместе ели, беседовали, он шагу без меня не желал ступить. Говорил: когда ты со мной, я хороший. Без тебя мной овладевают злые демоны...

Сократ улыбался вдаль, сквозь века. Наверное, видел внутренним взором тот день, когда он, одержимый страстью поднимать дух человека все выше, все выше, завоевал любовь этого красивого, надменного человеческого детеныша.

- Чем старше становился Алкивиад, - продолжал старый философ, - тем больше очаровывал он людей своим обликом... и своими сумасбродствами. Многие мужчины и юноши мечтали сблизиться с ним. Заискивали перед ним, льнули к нему. Находились даже льстецы, внушавшие ему, что славой и величием он превзойдет самого Перикла. Но Алкивиад всех отвергал. Так оттолкнул он однажды Анита, богатого кожевенника, который впоследствии стал во главе Афин.

Со мной, напротив, Алкивиад хотел быть постоянно. Он охотно принимал от меня даже то, что я отнюдь не восхвалял, не преувеличивал его достоинств, а бранил за пороки. Он говорил: "Ты, мой любимый Сократ, делаешь для меня самое лучшее. Терпеливо вычесываешь мои недостатки, словно блох из шкуры блохастого пса. Не удивляйся же, что я пристаю к тебе и цепляюсь за тебя. Потому что блохи эти жестоко меня кусают!" А гребень у меня был весьма частый!

Вспоминая об этом, Сократ смеялся.

- Говорят, что ты, общаясь с Алкивиадом, отдавал ему частицу своей славы, - заметил я.

Сократ нахмурился.

- Не люблю судить о вещах с одной стороны. И на меня падала частица Алкивиадовой славы - славы его древнего рода, его пленительной непосредственности и необузданности...

Он перестал хмуриться, усмехнулся сам себе:

- А как ты думаешь! В глазах афинян я был не меньшим чудаком, чем он. Босоногий бородач, вечно в одном и том же полотняном хитоне и коричневом гиматии, человек, у которого так мало потребностей, что и нищему не сравниться, - и этот-то чудак желает добра и красоты для всех, от мелкого люда на рынке до вылощенных сынков богачей, претендующих на роль первого стратега... Буду откровенен с тобой, чужестранец, как был откровенен со своими.

- Прошу тебя об этом.

- Так слушай. Привязанность Алкивиада, вскоре перешедшая в преданную любовь, была в ту пору честью для меня и великой радостью. Но отвергнутые им поклонники, влюбленные в него до потери рассудка, смертельно ненавидели меня за его любовь.

- Как Анит, - вставил я. - Этот, дорогой Сократ, питал к тебе ненависть до конца жизни...

- Моей и своей, - договорил за меня Сократ. - Но сейчас я не хочу об этом вспоминать...

- Расскажи еще об Алкивиаде, дорогой гость! Вспомни о любви двух таких разных и все же одинаково притягательных личностей, наложивших свою печать на историю Афин...

И Сократ продолжал рассказ:

- Софросине? Куда там! Алкивиад ни в чем ее не придерживался, хотя и старался. Так же было и с его привязанностью ко мне. Во время несчастливого похода к Потидее он настоял на том, чтобы мы жили с ним в одной палатке, и сражались мы рядом. Многие дивились, почему он не выбрал себе товарища более благородного происхождения. Но оказалось, что выбор его был неплох. Когда мы пошли врукопашную, Алкивиад бился как лев, пока не упал раненый. - Сократ заговорил быстрее. - Я бросился закрыть его своим телом и дрался над ним с превосходящим противником, только мечи звенели...

- Пишут, что тебе удалось вынести его из этой битвы.

- Неужели мне было бросить его в такой резне, чтобы его добили? строго спросил Сократ.

- И будто бы ты отказался принять награду за храбрость, которую заслужил, и отказался в его пользу? - решил я проверить, правда ли это.

- А почему бы мне и не поступить так? - Он несколько удивился моему вопросу. - Мне-то награда была не нужна. Что мне с ней делать? Зато Алкивиаду, в котором я надеялся воспитать для Афин второго Перикла, этот лавровый венок славы был и к лицу, и обязывал его...

Он замолчал.

Я глянул на него. Сократ побледнел, на лбу его прорезались морщины, он весь как-то сжался. Я вскочил, встревоженный:

- Тебе нехорошо?!

- Ах нет... Просто, вспоминая, все удивляюсь... Почему за каждое доброе дело мне приходилось дорого платить - иной раз сразу, а то и много лет спустя, в глубокой старости... Везде ли это так или только Афины знали подобную неблагодарность?

- По-моему, не только Афины... - начал я, но он не захотел расспрашивать, он остался в своих Афинах и - словно я мог что-то изменить страстно воскликнул: