Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир - Статьи разных лет

Проект императрицы — предоставить Адамсу и Уентуорту возможность начать переговоры о мире — стал ее второй и последней попыткой восстановить мир в Северной Америке. На передний план теперь вышла другая проблема: как государыне относиться к американцам, чье начинание, по всей видимости, оправдывало себя. Ответ императрицы был однозначен: Британия еще не признала новую нацию, и пока этого не произойдет, Екатерина не станет пересматривать свою политику по отношению к США. Несмотря на то что Британия уже послала своих агентов в Париж вести переговоры с американской стороной исходя из условия полной независимости Соединенных Штатов; несмотря на то что удалось добиться заключения предварительного мирного соглашения сторон, признававшего эту независимость [250], и несмотря на тот факт, что сама императрица в своих депешах за границу теперь называла американскую республику не иначе как «отложившияся [от Великобритании] американския селения» {717} , — несмотря на все это, решимость Екатерины не поколебалась. Итак, вопреки всему, Харрису было объявлено, что российским посланникам за границей предписано, что «до тех пор, пока Великобритания не признает независимость американцев, императрица будет считать их зависимыми колониями» {718} . Эта щепетильная точность в определениях, поразительно контрастировавшая с личной убежденностью Екатерины в том, что колонии потеряны для Британии безвозвратно, особенно ярко проявилась позже, когда российские дипломаты наконец встретились с Адамсом.

Например, когда французский посланник в Гааге герцог де ла Вогюйон [251]устроил в апреле 1782 года банкет с целью представить только что признанного Нидерландами посла Соединенных Штатов Адамса дипломатическому корпусу Гааги, Морков и Голицын всеми силами старались держаться от американского представителя как можно дальше. На следующий день Адамс посетил все иностранные посольства, включая российское, чтобы оставить там свою визитную карточку. В ответ представлявшие русскую императрицу дипломаты послали ему свои карточки, но от личного визита воздержались {719} . Не уверенный в правильности своей реакции Морков написал Остерману, запросив дальнейших указаний. Обратная почта принесла ясный и недвусмысленный ответ:

Ныне, когда Генеральные Штаты Соединенных Провинций официально признали г-на Адамса полномочным министром Соединенных Штатов Америки, мне необходимо уведомить вашу светлость [Д.А. Голицына; на поле приписано «вас» — то есть А.И. Моркова] о том, что ее и. в-во [ее императорское величество] не желает, чтобы вы предпринимали какие бы то ни было шаги, которые позволили бы предположить, будто она одобряет этот акт. Поэтому, князь, вам не следует принимать у себя или посещать г-на Адамса, или любое другое лицо, аккредитованное от колоний, отделившихся от Великобритании {720} .

Эти правила поведения соблюдались российскими представителями за границей неукоснительно. Так, в июле того же года, когда великий князь (будущий Павел I) с супругой проезжали через Нидерланды на обратном пути из своего продолжительного западноевропейского путешествия, они остановились в Гааге. Тем самым возник повод еще для одного потенциального дипломатического инцидента, который Морков приготовился предотвратить. На устроенный российским посольством в честь великокняжеской четы банкет были приглашены все представители дипломатического корпуса, кроме Адамса. Бдительный американец, разумеется, заметил это упущение и пустил в ход все возможные средства, которые должны были помочь ему заполучить приглашение: с просьбой о помощи он обратился даже к Великому пенсионарию [252]. Старания эти, однако, ни к чему не привели: Морков недвусмысленно продемонстрировал, что не отступится от заявленной Россией политики непризнания Америки {721} .

Представляя в Гааге внешнюю политику Екатерины II, Морков продолжал игнорировать Адамса, к величайшему сожалению последнего. Из всех его коллег по дипломатическому корпусу, отмечал Адамс, Морков и датский посол были самыми непреклонными и отчужденными {722} . Но Морков превосходил в этом отношении даже датчанина. Открыто и бескомпромиссно поддерживая сторону Великобритании, русский посол удостаивал Адамса, цитируя слова самого чувствительного американца, не более чем «поклоном издали, иногда показной улыбкой, и время от времени вопросом “Comment-vous portez-vous?” [253]» {723} . Голицын являл собой прямую противоположность своему соотечественнику: он был любезен и услужлив. Он был «хорошим человеком, справедливо мыслящим; но его должность слишком важна для семьи, чтобы подвергать ее какому бы то ни было риску; поэтому он держится сдержанно и ведет себя с большой осмотрительностью». Адамс преисполнен нехарактерной для него симпатии к проблемам князя: «Зная его ситуацию, я всячески избегал к нему приближаться, дабы не поставить его в затруднительное положение» {724} .