Бенгт Янгфельдт - От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы

У книготорговцев Линдеберга, Пальмгрена и Эдгрена можно было подписаться на финляндскую шведско-язычную прессу. Судя по газетным объявлениям, магазин располагал хорошим ассортиментом книг на шведском языке. В каталоге «Рождественские книги фирмы Бонни-ер» за 1904 г. обращают на себя внимание не только популярные художественные произведения, такие как «Деньги господина Арне» и «Легенды о Христе» Сельмы Лагерлёф, но и более специальные труды. Можно было также прочесть иностранных авторов в шведских переводах, в частности поэму нобелевского лауреата за тот год Фредерика Мистраля «Мирейо» и роман «Будденброки» Томаса Манна.

Владельцы книжного магазина вели и определенную издательскую деятельность, публикуя, в частности, ежегодные адресные книги «Скандинавского благотворительного общества» и «Северного общества», а также порой издавая книги на финском языке. Перед самой революцией Роберт Эдгрен, взявшись публиковать художественную литературу, выпустил сборник новелл секретаря Второго Русского страхового общества в Петрограде К. Э. Примус-Нюмана «Дети греха». Сборник был первой книгой этого автора и одновременно первым изданным в России оригинальным произведением на шведском языке. К сожалению, оно оказалось и последним.

За предшествовавшие революции десятилетия численность живших в Петербурге национальных меньшинств достигла приблизительно 200 тысяч человек, что превышало все население Гельсингфорса. Значительная часть иностранцев относилась, по словам немца Генриха Шторха, написанным в 1790-х гг., к «приличным классам» и всегда ленилась учиться русскому языку. Густав-Отто Адельборг сообщает, что персонал служащих петербургской конторы «Альфа — Нобель» в годы Первой мировой войны состоял по большей части не из русских. Переписка с находившейся в Стокгольме основной компанией велась на немецком языке, секретарем правления была немка из Риги, одним директором был чех, другим — поляк, бухгалтером — швед из Эстляндии, а машинисткой — петербургская шведка.

Разумеется, говорившие по-русски иностранцы имелись, однако это не было ни широко распространенным, ни необходимым. Те, кто принадлежал к интернациональной элите, состоявшей из директоров, инженеров и чиновников на высоких постах, в деловой жизни легко обходились без русского языка. «Казалось, весь город принадлежит загранице, — пишет Бенгт Идестам-Альмквист о своем отце, который после тридцати лет пребывания в Петербурге говорил по-русски хуже, чем когда приехал. — К чему русский язык в царской России? Люди прекрасно обходились немецким, французским, английским».

Вдова Людвига Нобеля Эдла, которая прожила в России почти полвека и чей муж и пасынок руководили одной из самых могущественных российских индустриальных империй, является еще одним примером отношения иностранной элиты к языку, на котором говорили 150 миллионов населения страны. Хотя Эдла начинала свою трудовую деятельность как учительница в церковной школе Св. Екатерины, единственное, что она научилась писать по-русски — «шведская подданная Эдла Константиновна Нобель», слова, которые иногда приходилось выводить под каким-нибудь документом. Но и эти несколько слов ей, по отзыву дочери, не удавалось правильно произнести.

Госпожа Нобель никогда не училась русскому языку для иных надобностей, помимо магазинных и кухонных, но и там не возникало сколько-нибудь существенных затруднений: продавцы во многих петербургских магазинах говорили по-французски или по-немецки, а приказчики продуктовых лавок мало-помалу выучились понимать желания госпожи Нобель, поскольку она была крупным и постоянным покупателем. Дома же вся обслуга, за исключением кучера или шофера, была выписана из Швеции, Финляндии либо Прибалтики и говорила по-шведски или по-немецки.

Однако во многих шведских семьях говорили наряду со шведским также на немецком и русском. А в каких-то семьях шведский не был основным языком, и там обучение происходило иначе — при помощи гувернанток и/или в шведской школе.

Между тем влияние русского языка было значительным, как и воздействие всех других языков, «жужжавших» в воздухе столицы. Многие разговаривали на своего рода гибридном языке — петербургско-шведском. Шведскую школу также посещали дети, родным языком которых был финский, норвежский или датский. Особую группу составляли дети из Gammalsvenskby (Старошведского селения) на Украине, которые, пока учились в школе, жили в приюте.