Марк Твен - Позолоченный век

- Наконец-то! - перебил член комиссии, вскакивая на ноги. - Господин председатель! Наконец-то бесстыдный клеветник дошел до существа вопроса. Этого достаточно, и это решает дело. По собственному признанию, он получил взятку, и притом вполне сознательно. Совершено серьезное преступление, сэр, и его нельзя обойти молчанием. Наше право и обязанность - назначить ему наказание, какого заслуживает всякий, злонамеренно пытавшийся очернить сенатора Соединенных Штатов. Нам незачем больше его слушать.

Председатель сказал на это, что будет лучше, если комиссия, как положено, доведет расследование до конца, не отступая от обычного порядка. Признание же мистера Нобла будет внесено в протокол.

Было уже далеко за полночь, продолжал мистер Нобл; он распрощался с Дилуорти и прямо от него направился к таким-то и таким-то членам законодательного собрания; он все рассказал им, заставил тут же пересчитать деньги и предупредил, что на объединенном заседании намерен разоблачить Дилуорти; как всем хорошо известно, он так и сделал. Остальные три тысячи Дилуорти должен был уплатить ему на другой день после своего избрания в сенат.

Потом пригласили сенатора Дилуорти и попросили сообщить все, что он знает о Нобле. Сенатор отер рот платком, поправил белый галстук и начал свою речь. Если бы он не сознавал, сказал он, что общество нуждается в поучительных примерах и что оставлять безнаказанным покушение на моральные устои значит плодить новых Ноблов, - если бы он не сознавал этого так ясно, он умолял бы отнестись к несчастной заблудшей овце с истинно христианским милосердием, умолял бы простить ее и отпустить с миром. С самого начала было очевидно, что этот человек надеется на взятку; с каковой целью он вновь и вновь преследовал сенатора и всякий раз пытался разжалобить его рассказами о своем бедственном положении. Сердце Дилуорти обливалось кровью, и не раз он был готов просить кого-нибудь, чтобы несчастному оказали помощь. Некий внутренний голос с самого начала предупреждал его, что перед ним дурной человек и намерения у него недобрые, но по своей совершенной неопытности в таких делах он, Дилуорти, был слеп к истинным побуждениям этого человека и ни минуты не подозревал, что тот замыслил очернить священное звание сенатора Соединенных Штатов. Он глубоко сожалеет о том, что ныне замысел этот очевиден и не вызывает сомнений и что ради чести и достоинства сената невозможно оставить его безнаказанным. С прискорбием он вынужден сказать, что по воле божией, - а пути господни неисповедимы, и не нам судить, почему и во имя каких благих целей провидение располагает так, а не иначе, - итак, по воле божией россказни злоумышленника обладают некоторым внешним правдоподобием, - но оно не замедлит исчезнуть в ярком свете истины, каковой и будет сейчас пролит на события, о коих идет речь.

- Случилось так, - продолжал сенатор Дилуорти, - что примерно в то время, о котором я говорю, один мой бедный юный друг, живущий в одном из отдаленных городов моего родного штата, пожелал основать банк и попросил меня ссудить ему необходимую для начала сумму; я сказал, что в данную минуту не располагаю деньгами, но попытаюсь у кого-нибудь занять. Накануне выборов один мой друг сказал мне, что мои предвыборные расходы, должно быть, очень велики, особенно обременителен счет в гостинице, - и предложил денег взаймы. Вспомнив о моем юном друге, я сказал, что охотно взял бы сейчас заимообразно несколько тысяч, а через некоторое время и еще немного; тогда он вручил мне две пачки банковых билетов, сказав, что в одной из них две тысячи долларов, а в другой пять тысяч; я не распечатывал эти пачки и не пересчитывал деньги; я не дал никакой расписки в получении; ни я, ни мой друг не сделали никаких записей относительно указанного займа. В тот вечер этот нехороший человек Нобл опять пришел меня мучить. Я не мог от него отделаться, хотя мне дорога была каждая минута. Он упомянул о моем юном друге, который очень желал бы получить теперь же семь тысяч долларов, чтобы начать банковские операции, а с остальной суммой мог бы и подождать. Нобл пожелал взять эти деньги и передать их ему. В конце концов я дал ему обе пачки; я не взял с него никакой расписки и не сделал у себя никаких отметок и записей о передаче денег. Я столь же мало опасаюсь встретить обман и двуличие в других, как в самом себе. Больше я и не вспоминал об этом человеке до следующего утра, когда меня сразила весть о том, как постыдно он обратил во зло мое доверие и порученные ему мною деньги. Вот и все, джентльмены. Торжественно клянусь, что каждое слово в моих показаниях чистая правда, и призываю в свидетели господа нашего, который есть сама истина и любящий отец всех, чьим устам ненавистна ложь; заверяю вас честью сенатора, что я говорил одну только правду. И да простит всевышний этому грешнику, как прощаю ему я.