Валерий Ярхо - Из варяг в Индию

Айтов показал себя во всем блеске:

– Кто берет на себя от лица всего киргизского народа право отрекаться от подданства России? Ты ли, Джангазы? Но ты родился в России, от отца, который был не только поданным ее, но даже служил императору, достиг звания майора и, совершив преступление, сбежал из Оренбурга! А твой, Сахман-Кул, ближайший родственник Джизак ездил в столицу при императрице Екатерине Великой, чтобы у ее престола повторить верноподданническую присягу киргизского народа, и был облагодетельствован милостями. О Юлмане Тлянчике и говорить нечего: все знают, что отец его был тарханом по пожалованию российских императоров и сам он пользовался покровительством, пока вероломно не поднял возмущение против русских своих легковерных соплеменников, увлек их к Сырдарье. Но недолго ты наслаждался плодами обмана: люди, которых ты увел, скоро образумились и ушли обратно в Россию, проклиная тебя. А ты, Юсуп Сарымов, вероятно, забыл о том, что твой отец предательски оклеветал хана Нурали. Кознями и пронырством он выманил у русского царя ханское звание, а когда убедился, что оно не дает от имени империи грабить и убивать безнаказанно подданных, попытался возмутить племена, а после неудачи бежал, чтобы его не выдали. Ты уже, видимо, забыл, Юсуп, как вместе с ханом Арсун-Газыем ездил в Санкт-Петербург и просил у русского правительства военной помощи, чтобы грабить Хиву?! Слишком долго было бы обнаруживать клятвопреступления каждого из вас. Не могу, однако же, скрыть своего особого презрения к двум из вас: к тебе, Киап-Гали, и товарищу твоему, Джангазы. Перечислять все ваши преступления и вероломства, заставившие вас бежать из России, нет нужды, но вспомните только, что предки ваши властвовали в Хиве, сидя на престоле хана, который теперь вас вызвал на рабское унижение и позорное клятвопреступление, дабы обосновать свои незаконные притязания на земли ваших племен…

Затея с собранием киргизских вождей провалилась, но это не сделало хивинцев сговорчивее. Они согласились лишь на то, чтобы Россия имела в Хиве своего постоянного агента; хан, как узнали русские, дал разрешение на это не в последнюю очередь потому, что агентом должен был стать Айтов, которого он хорошо знал. При этом хан просил разрешить и ему иметь своего агента в Астрахани и Оренбурге, что-бы помогать хивинским купцам, которые часто жаловались на притеснения русской таможни. Что касается всех других пунктов переговоров, то хивинцы пришли к решению не давать Никифорову окончательного ответа, а отправить в Россию, дабы разведать ситуацию, собственное посольство.

Впрочем, расстались дружелюбно. Миссию отправили обратно со всевозможной вежливостью, одарив Никифорова и Айтова конями-аргамаками с полной сбруей, деньгами, подарками, верблюдами и припасам на дорогу. Вместе с Никифоровым в Россию пошли семеро русских, освобожденных из неволи. Выйдя из Хивы 27 октября, караван Никифорова через тридцать шесть дней прибыл в Сарайчиковскую крепость.

Оставшийся в Хиве Айтов готовился совершить большую ознакомительную поездку по стране, съездить в Бухару и, может быть, в Коканд. Но планам этим не суждено было сбыться: через два дня после ухода каравана от мехтера прибыл посланник, который передал Айтову, что хан более не желает видеть его в своих владениях. Также не желал хан пропускать его в чужие владения и просил незамедлительно выехать в Россию. Чем было вызвано столь резкое изменение настроения хана, понять трудно. Предположительно хан испугался, что Айтов, заехав в Бухару, расскажет тамошним властям о готовившемся хивинцами набеге. Как бы то ни было, Айтов спешно покинул Хиву и нагнал караван миссии в пути.

Огорченный дипломатической неудачей, мучимый болезнью Никифоров не застал Перовского в Оренбурге и отправился вслед за ним в Санкт-Петербург, чтобы лично доложить об исполнении поручений. По дороге он почувствовал себя плохо и заехал в имение к матери, село Новоспасское Сызранского уезда Симбирской губернии, где слег в постель и после двух недель болезни скончался 27 января 1842 года.

Бумаги его, которые родственники с фельдъегерем, присланным из Петербурга, отправили начальству, были писаны мягким карандашом и весьма неразборчивым почерком; к тому же Никифоров часто пользовался шифром, ключ к которому знал только он один; поэтому разобрать многие записи оказалось невозможно. Но места, которые удалось прочесть, выразительно характеризуют впечатления, приобретенные штабс-капитаном при общении с правителем Хивы и его приближенными: «Хан и его сановники чужды всякого понятия о политических переговорах и даже не могут понять смысл слова “уполномоченный”. Вполне сознавая свое бессилие, они не в состоянии оценить кротких мер сношения, но трепещут силы, которая одна может их вразумить». Исходя из этих выводов, Никифоров обосновывает возможность похода в Хиву отряда в три тысячи солдат при нескольких орудиях.