Густав Шпет - История как проблема логики. Часть первая. Материалы

Итак, experientia, как содержание, может заключать в себе ratio, также как содержание. Познание такого рода есть также познание, направленное на ratio, но только это есть познание апостериорное, т. е. поскольку в опыте или на опыте ratio как способность, обнаруживает свои функции, постольку она есть ratio non pura. Припоминая вольфовскую теорию causa, нам не трудно теперь угадать, что именно та ratio, как содержание, может быть установлена апостериорно, которая содержится в causa [412], так как совершенно очевидно, что facta требуют разумного основания актуальности или существования. Таким образом, получается все, что нужно для конституирования науки, – признается положение, что опыт подлежит разумному объяснению. У Вольфа были все данные, вводя принцип индивидуации, идти еще дальше и сказать, что и единичные факты (не повторяющиеся, не множественные) истории подлежат разумному объяснению, – и притом не только из причин, но и из essentialia. Но он этого не делает и его «история» отожествляется с «опытом» и cognitio historica с cognitio empirica. Он этого вывода не делает, может быть, потому, что новое определение, которое вытекает отсюда о возможности общего познания единичного предмета как единичного, находилось бы в противоречии с его определением общего познания как познания общего, а единичного познания как познания единичного, но существенно, что его рационализм не исключает и такого истолкования исторического познания. Во всяком случае, он не исключает, – что еще существеннее, – рационального объяснения единичного как единичного, как индивида. И еще дальше: раз разделение эмпирического и рационального не определяет специфически предмета науки, а только указывает на ее характер, то ничто в вольфовском рационализме не мешает установить и по отношению к истории ту корреляцию, которая устанавливается им для физики, например, или психологии, ничто не мешает развитию идеи не только эмпирической истории, но и рациональной истории или философии историu, – и в целом ничто не мешает созданию особой логики и методологии истории [413]. Перед всем этим однако остановился Вольф, и история у него растворилась в эмпирической науке, – лучший пример его Psychologia empirica, которую он сам называет historia animae [414]. Рядом с нею стоит historia per eminentiam, или historia absolute, quae recenset facta hominum, но в силу этого «рядом» она уже теряет свой специфический интерес для логики.

9. Итоги всего изложенного мне представляются в следующем виде. Вольф не без основания был недоволен характеристикой, данной его философии Бильфингером, как философии лейбнице-вольфианской [415]. В философии Вольфа исчезает присущий Лейбницу аромат платонизма, но зато она вмещает в себе элементы самых разнообразных влияний философской традиции. Хотя и через Лейбница, но в значительной степени мимо него, Вольф завершает философию рационализма, включая в нее предания аристотелизма так же, как и новые веяния бэконизма. Аристотелевская идея науки, как знания об общем, была близка и Бэкону и Лейбницу, «практический эмпирик» – не удовлетворял Аристотеля, но точно также и Бэкона («эмпирики – муравьи», empirici, formicae more, congerunt tantum, et utuntur) и Лейбница (les hommes agissent comme les bêtes… ressemblant aux Médecins empiriques). Точно также общей идеей для них всех являлась идея причины или основания, как существенного признака науки. Таким образом два общих положения Аристотеля в неприкосновенности докатываются до Вольфа и принимаются им: 1, ἡ μὲν ἐμπειϱία τῶν ϰαϑ’ ἔϰαστόν ἐστι γνῶσις, ἡ δὲ ὲέχνη τῶν ϰαϑόλου, 2, οἱ μὲν γὰϱ ἔμπειϱοι τὸ ὄτι μὲν ἴσασι, δ’ οὐϰ ἴσασιν . Но существенное разногласие начинается с того момента, когда в эти общие формулы начинает вкладываться конкретное содержание. Попытка Вольфа найти примирение этого разногласия есть самое слабое место его философии, и он оказывается в положении полной беспомощности, лишь только в этих попытках его перестает осенять гений Лейбница.

Тенденция оценивать научное значение опыта только постольку, поскольку и опыт находит себе выражение в общей форме, делает бесспорным для Вольфа наличность ratio в опыте, но позиция Вольфа остается до крайности неясной, лишь только то же требование предъявляется к единичному или индивидуальному в собственном смысле. Вот почему в этом пункте заслуга Вольфа определяется только отрицательно: он не создавал принципиальных препятствий для объяснения единичного, как такого. Здесь и не может быть положительной характеристики, потому что положительное углубление и расширение проблемы опыта у Вольфа отсутствовало.