Густав Шпет - История как проблема логики. Часть первая. Материалы

Предметное разъяснение вопроса не устраняет возникающего таким образом недоумения, а только усиливает его, потому что с новой стороны открывает несоответствие между психологическим определением восприятия и предметным содержанием единичного. Восприятие, как воспроизведение предмета [401], оказывается также чувственным образом единичного, как индивида [402], что само по себе не заключает противоречия, пока мы остаемся на почве отвлеченных определений, но уже примеры Вольфа, – в первом случае, «цвета, запахи, вкусы», во втором, «лошадь, лев», – показывают, что вопрос для него неясен. Открытое противоречие начинается, когда мы узнаем онтологическое определение единичной вещи или индивида, как такой вещи, которая всецело предопределена [403]. И этот признак предопределенности (онтологической, а не формально-логической) до такой степени существен для единичного, что к самому принципу достаточного основания с его стороны предъявляется особое требование: всесторонняя предопределяемость по принципу индивидуации [404].

Обращаясь, наконец, к выражению нашего знания о единичном, т. е. к логике в собственном смысле, мы встречаем новые обременения проблемы без попытки их снять или облегчить. Казалось бы собственных примеров Вольфа («лошадь, лев») достаточно, чтобы видеть, что единичное может выражаться общим понятием, но Вольф, – впрочем, подобно также подавляющему большинству современных логиков, – определяет понятие единичного, как понятие о единичном, об индивидe [405], приводя к тому же примеры имен собственных («Петр, Павел, Буцефал, Солнце, Луна, Венера»), и таким образом, 1, дает неправильное определение, а 2, бесплодное, – он и сам никакого применения ему в логике дальше не указывает. Точно также бесплодно, – без всякой внутренней необходимости, а исключительно для полноты разделений, – вводятся Вольфом определения единичного суждения, resp. положения, с индивидом в качестве подлежащего, и собственных силлогизмов, с единичным суждением в качестве посылки [406].

Очевидная бесплодность этих определений, по-видимому, опровергается, когда мы узнаем, что Вольф различает особый вид единичного познания, которое и оказывается, в конце концов, источником истории, так как оно сообщает нам знание фактов, относящихся к природе или человеку [407]. Но это только «по-видимому», так как из основного противоположения ratio и experientia следует уже, что это единичное, историческое познание и есть не что иное, как познание из experientia или познание эмпирическое . Scientia ex ratione, historia ab experientia ortum trahit [408]. Это положение «демонстрируется» Вольфом следующим образом: Все, что мы знаем, мы должны доказать путем выводов из определений и раньше приобретенных положений, раскрывающих нам истину наших положений, а следовательно, и их разумное основание; но знание, обнаруживающее связь общих истин в доказываемом, и есть знание ех ratione. С другой стороны, история повествует о том, что есть или возникает в мире материальном или в имматериальных субстанциях; а так как все, что есть или возникает, поскольку оно единично, нуждается в опыте, то история получает свое происхождение ab experientia.

Из этого совершенно ясно, что все учение о единичном здесь Вольфу совсем не понадобилось или, вернее, он не сумел им воспользоваться для целей определения истории как науки. Прежде всего не сумел, потому что все его учение до последней степени наивно и неразвито, а затем и потом у, что он стоял под традицией аристотелевской формулы, что нет научного знания о единичном. В результате – эта примитивность в определении единичного и колебание в определении опыта, то как знания о единичном, то как апостериорного знания вообще. И действительно, если бы историческое знание было познанием единичного в смысле чувственного переживания или восприятия, то оно не было бы знанием, не только наукой. Выйти из этого можно было или путем отрицания истории, – как у Шопенгауэра, – или путем скептицизма по отношению к истории, недостатка в котором век Вольфа не испытывал. Вольф пренебрег возникшими затруднениями, или не заметил их, и отожествил историческое, – несмотря на то, что это есть познание единичного, – с эмпирическим, которое оказалось зараз и познанием единичного, и познанием общего. Отсюда и возникло, что «опыт» стал началом демонстрации наряду с аксиомами и определениями, и отсюда становится понятным смысл того положения Вольфа, которое должно казаться столь противоречивым, если противопоставить понятия Ratio и experientia друг другу, как понятия исключающие, – именно положения, что и факты должны обладать разумным основанием [409]; равно как и того утверждения, которое может показаться странным при слишком прямолинейном понимании рационализма, и по которому историческое познание может быть основою (fundamentum) знания философского [410]. Для правильного понимания этого необходимо только иметь в виду сказанное нами выше о том, что, невзирая на коррелятивность разума и разумного, опыта и испытываемого, вполне допустимы также перекрещивающиеся отношения в предметах направленности и самой направленности [411].