Густав Шпет - История как проблема логики. Часть первая. Материалы

Конечно, и сам психологический разум для Вольфа действителен, потому что в нем также раскрывается трансцендентальная разумность, т. е. психологический разум, как предмет, заключает в себе предметное разумное основание, так как для иного утверждения действительности разума не нужно быть непременно рационалистом. При таком широком определении трансцендентальной философии необходимо признать, что критицизм Канта, – как и всякий субъективизм, – чрезмерно суживает и даже искажает ее подлинные задачи, видя разумное основание действительности в способах ее познания, и таким образом лишая сам разум разумного основания действительности и, следовательно, разумной же связи его с последней. Выткать из себя разумное основание для действительности, значит, отказать себе в том разумном основании, которое присуще всякой действительности. Этого достигает кенигсбергский Коперник, но это было чуждо Вольфу. Вольфа можно упрекнуть в том, что он бросил проблему в самом ее начале, ее постановку принял уже за решение, поэтому он не видел ее трудностей, но зато в ней не было того внутреннего противоречия, с которого начинает Кант, колеблющийся между полным иллюзионизмом и двойным дуализмом (феномена и вещи в себе, формы и материи).

Итак, проблема отношения разумного и действительного остается у Вольфа еще открытой, но несправедливо было бы не ценить или слишком низко оценивать рационалистические принципы, как предпосылки для разрешения этой проблемы. Одна сторона этой проблемы должна быть в особенности выдвинута, так как она именно составляет тему наших исследований. Насколько при любых предпосылках отношение «общего идеального» и «общего эмпирического» кажется постижимым, хотя бы через тот terminus medius, который дается в самом обозначении их, постольку для любых философских предпосылок является критическим моментом отношение идеального к конкретно-целостному и, следовательно, единичному. Несмотря на самые ожесточенные нападки, которые с этой стороны пришлось выдержать рационализму, есть основания утверждать, что его предпосылки являются для этой проблемы самыми благоприятными, и это прежде всего с методологической точки зрения.

Рационализм со своим учением об essentia и ratio не нуждается в искусственных психологических теориях «обобщения», которое будто бы является источником и основою научного познания. Через понятие ratio рационализм так же устанавливает нужную для научной работы «внутреннюю связь» конкретного и индивидуального, как и общего. Объяснение поэтому не необходимо должно быть «выведением из общего», но оно должно быть необходимо констатированием внутренней связи, – конкретной ли или общей, – вопрос второй, а на первом месте существенной. Объяснить, следовательно, значит, увидеть в существенной и разумной связи, а вопрос о «повторяемости», «закономерности» и пр., появится только как спецификация самой связи.

Принципиально это ясно из всего учения о ratio, корнем которого является, уже подчеркнутое мною, указание Вольфа на то, что в тех случаях, когда ratio заключается не в essentia, а в другой вещи, причинное отношение двух вещей осмысливается через разумное основание лишь при условии постижения этих двух вещей в их единстве. Разорванность и разобщенность эмпирической действительности, таким образом, преодолевается как простая иллюзия. Разрозненность эмпирической данности не есть для нас какой-то фатально непреодолимый дефект познания: его разумное устранение – в разумном же истолковании действительного многообразия. С другой стороны, это осмысление эмпирического многообразия не есть удаление от него в мир отвлеченно-общих построений, как учат иногда в современной философии, а есть прямой путь к конкретной истине самой действительности.

Если мы возьмем крайний пример «случайности», «чудо», то и здесь серьезные апории встречаются только для эмпиризма, который теорией «вероятности» пытается устранить истолкование всей эмпирической действительности в порядке «чудесного». Напротив, рационализм, поскольку он в «случайности» чудес готов видеть также эмпирическую действительность, обязан и для «чуда» найти свое разумное основание [335]. Понятно поэтому, как вся область «фактов», единичного или исторического, оказывается также областью разумного основания. Быть может, мы здесь не найдем «естественного» или точнее «естественно-научного» объяснения, как объяснения, довольствующегося одной внешней каузальной последовательностью, лишь бы была на лицо «повторяемость», и наверное мы не найдем в этих объяснениях того «предвидения», которое в прагматическом действовании завершает, по представлению эмпиризма, всякое научное знание и тем сообщает ему всяческую ценность. От этого мы лишимся «законов» исторического, но зато, несомненно, мы найдем внутреннюю объяснительную связь соответственных фактов, которая, во всяком случае, по своему методологическому качеству не ниже естественно-научной, так как, в конце концов, обе останутся «гипотетически необходимыми». Следовательно, в общем итоге не что иное, как ratio есть гарантия одинаково как общего, так и исторического познания. Как утверждает Лейбниц, Omnia quae certe cognoscimus, vel demonstrationibus, vel experimentis constant et in utroque dominatur [336]ratio. Nam ipsa ars instituendi experimenta, iisque utendi certis rationibus nititur, quatenus scilicet a casu sive fortuna non pendet [337]. Так ставится проблема в рационализме и эта постановка уже предполагает путь ее решения. Вольф дальше не двинулся, и как мы еще покажем, внес при истолковании этого вопроса лишние затруднения и препятствия, но все же в вольфовском рационализме решение проблемы не остается без движения. И нужно найти способ умертвить рационализм, отняв у него ratio, чтобы исчезли названные благоприятные условия для всякой методологии, а в частности и для методологии исторического познания.