Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

И вот настало время, когда Россия получила возможность воздвигнуть крепости в самом Крыму. Ханство, в состав которого, помимо Крыма, входили земли на Тамани и в Прикубанье, было объявлено независимым. Однако уже в 1775 г. Порте удалось возвести на ханский престол своего сторонника Девлет-Гирея. Русская дипломатия сделала ставку на Шагин-Гирея, который обратил на себя внимание еще в 1772 г., когда во время переговоров о договоре России с Крымом он прожил девять месяцев в Петербурге. Императрица в письме Вольтеру (предназначенном, как и многие другие письма философу, европейскому общественному мнению), хвалила ум молодого потомка Чингисхана, его желание учиться, его намерение заняться реформами в своем ханстве, «независимом по милости Божией и русского оружия». Шагин-Гирей имел титул калги-султана и являлся наместником хана среди ногайских племен, кочевавших на Тамани и в Прикубанье.

В начале 1776 г. Румянцев донес в Петербург о намерении хана Девлет-Гирея восстановить протекторат Турции над Ханством. Шагин-Гирей же и его сторонники обратились за помощью к России. Они настаивали на решительных действиях. В октябре 1776 г. Румянцев, получив инструкции из столицы, приказал корпусу князя Прозоровского занять Перекоп. Командир Кубанского корпуса генерал-майор И. Ф. Бринк получил приказание поддержать избрание Шагин-Гирея ханом среди ногайских кочевых орд. В конце ноября Суворов, снова приступивший к службе после годичного отпуска, связанного со смертью отца, был срочно направлен Потемкиным в Крым, туда, где назревала опасность военного столкновения. Сам Потемкин переживал трудные времена.

Всего год назад, 10 июля 1775 г. он был пожалован в графское достоинство Российской империи. В тот самый день — в разгар торжеств по случаю мира с Турцией и внутреннего замирения — Потемкина видят повсюду рядом с императрицей: во время въезда царского поезда в Кремль, на благодарственном молебне в Успенском соборе, на званом обеде в честь победителей. Когда же 12 июля Екатерина внезапно заболевает и целую неделю не выходит из своих покоев, через Потемкина отдаются важнейшие распоряжения по управлению государством.

Вскоре праздники возобновляются. Дипломаты, съехавшиеся в первопрестольную на торжества, спешат донести своим дворам о счастливом выздоровлении Екатерины. Но даже они не знают того, что происходило в покоях императрицы в эти дни. «Болезнь» была вызвана рождением дочери, нареченной Елизаветой. Очевидно, девочка родилась 12—13 июля, т. е. двумя неделями раньше, чем дочь Суворова. Но, в отличие от Наташи-Суворочки, Елизавета Григорьевна Темкина не знала родительской ласки. Она воспитывалась в семье А. Н. Самойлова — племянника Потемкина, была выдана замуж за Г. Калагеорги, грека на русской службе. У нее было обширное потомство — шесть или семь детей. Сохранились два портрета молодой Темкиной, написанные Боровиковским. Чертами лица она напоминает отца, фигурой — мать. Вряд ли Елизавета Григорьевна знала тайну своего рождения — одну из многих тайн такого рода.

Казалось бы, рождение дочери должно было укрепить союз Екатерины с Потемкиным. Этого не случилось. Наблюдательный французский дипломат шевалье де Корберон, прибывший в Россию в августе 1775 г., отмечает в своем дневнике влюбленные взгляды императрицы, устремленные на Потемкина во время балов и приемов осенью того же года. Но уже в начале 1776 г. Корберон, принятый в лучших домах Петербурга, заносит в дневник слухи о скором падении Потемкина и возвращении влияния князя Г. Орлова. Даже новое отличие — княжеское достоинство Священной Римской империи, которое Екатерина исхлопотала для Потемкина в марте 1776 г., по мнению опытных придворных, предвещало отставку. Тем более, что для всех было очевидным быстрое возвышение статс-секретаря императрицы П. В. Завадовского.

Многое позволяют понять письма Екатерины Потемкину того времени. Они по-прежнему полны сердечных излияний «верной по гроб жены». Но все чаще в них лирика перемежается примерами совместной работы над различными частями государственного управления. И все чаще слышны жалобы женщины на суровый характер своего мужа.

«И ведомо, пора жить душа в душу,— читаем мы в одном из писем 1775 г.— Не мучь меня несносным обхождением — не увидишь холодность. Платить же ласкою за грубости не буду».

«Побываешь и всячески спешишь бежать. Ей-ей, отвадишь меня желать с тобою быть — самый князь Орлов. Ну добро, естьли одиножды принудишь меня преломить жадное мое желание быть с тобою, право, холоднее буду. Сему смеяться станешь, но, право, мне не смешно видеть, как скучаешь быть со мною и что тебе везде нужнее быть, окроме у меня». (Конец 1775 г.)