Майя Улановская - Конец срока - 1976 год

Повторницей была Мирра Капнист, женщина неопределенного возраста, худая, с резкими чертами лица. Ее предком был известный русский писатель 18 века. В первый раз ее посадили по "кировскому делу", в 1934 году. В Тайшет ей должны были привезти на свидание маленькую дочь, но Мирру вызвали на этап до ее приезда, не помогли мольбы и истерики несчастной матери - свидание не состоялось.

Потом я ее встречала на других колоннах. При мне она освободилась, ехала зимой в ссылку в Красноярский край.

Она шла с мешком и деревянным чемоданом, какие делали работники хоззоны за 20 рублей, к вахте, и вид у нее был чудной: на голове еле держалась кокетливая самодельная шляпка. Кто-то из женщин отдал ей теплый платок.

С давних пор сидела теща Бухарина, мать его второй жены, врач. Родство не афишировалось, было известно, что она жена старого большевика Ларина. "А муж ваш не сидит?" - поинтересовалась я. "Мой муж похоронен у кремлевской стены", - ответила она с достоинством. Напрасно я расспрашивала ее, она о жизни в лагерях не распространялась. Это была моя первая встреча с представительницей той, уже немногочисленной, прослойки бывших партийных дам, которые, как правило, не вызывали у меня большой симпатии, хотя и подумать страшно, как они настрадались. Ничего не могу сказать о ней лично, но обыкновенно это были люди с совершенно искаженными понятиями. Они остались "верноподданными". Вернее, так они говорили, а что хранили про себя - один Бог знает. Я считала, что они искренни, и удивлялась такому идиотизму, но моя мать, как и многие другие, была убеждена, что они притворяются и, если бы не дрожали так, то могли бы даже нас удивить запасом ненависти к режиму. Этот их страх - самое поразительное. Они все в жизни потеряли: мужья их были расстреляны, дети в детдомах, а постарше - в лагерях и ссылке. Краткий промежуток между отсидками был у всех мучительным, но они все дрожали.

Позже я встретилась с первой женой Бухарина, с сестрами Зиновьева и Пятакова. Когда с 1954 года у нас в лагере началась известная либерализация, эти дамы принимали самое активное участие в "общественной жизни", были членами всяких советов и комиссий и назойливо приставали, чтобы и мы все подписывались на заем. Заработки были ничтожными; чтобы купить самую дешевую облигацию, нужно было нескольким заключенным сложиться. Я отстаивала свое право вместо облигации купить в ларьке зубной порошок, туалетное мыло и нитки. Они очень не одобряли мою позицию. Им по-своему хотелось меня спасти от "растлевающего влияния контриков", но это было безнадежно.

Эсфирь Исаевна Гурвич, первая жена Бухарина, показалась мне поначалу незаурядным человеком. Я так мало в жизни знала, а романтические представления о революционерах были слишком живучи, и я пыталась вызвать ее на разговоры о Бухарине, но она уклонялась, предпочитая обсуждать другие вопросы, - например, чем набить матрац: опилками или стружками. Но все-таки, у нас были хорошие отношения. Через много лет, в 60-х годах, я снова встретилась с ней, уже глубокой старухой. В библиотеке, где работала, я встретила дочь Эсфири Исаевны, Светлану. И вспомнила о ее приезде к матери на свидание в 1954 году. Свидания им не дали. Дочь стояла за зоной, а мать залезла на крышу бани и пыталась ее увидеть. Потом открылись ворота, проехала телега с дровами, запряженная, как обычно, заключенными-женщинами. Дочь стояла по ту сторону ворот, а мать - в зоне. Конвоир кричал: "Не положено!", ругался, но несколько мгновений не закрывал ворота, дал им посмотреть друг на друга.

Когда я встретила Светлану в библиотеке, я передала привет ее матери и вскоре получила приглашение прийти в гости. Эта встреча меня поразила. Сразу же я поняла, что если и было что-то в этой женщине с гордым, красивым лицом, то оно исчезло. Тогда как раз ходили слухи о возможной реабилитации Бухарина. Об этом я и заговорила, хотя лучше было бы спокойно пить чай и любоваться ее новой квартирой. Она очень убежденно (но искренне ли? Не боялась ли "провокации"?) доказывала мне, что такая реабилитация несвоевременна теперь, когда в разгаре война во Вьетнаме, когда западный образ жизни оказывает вредное влияние на нашу молодежь и т. д. Под конец она заявила, что рада отсутствию при нашем разговоре ее дочери, так как она не такая испорченная, как я. (А дочка, между прочим, вылитый Николай Иванович с виду). Я ушла и подумала, что этот эпизод можно было бы описать как продолжение романа Кестлера о Рубашове. Своего рода эпилог: встреча с женой Рубашова через 30 лет.