Майя Улановская: Конец срока - 1976 год

Каковы эти регулярные шмоны, когда перед очередными воротами заставляют вытряхивать на землю все из мешков, и если есть у тебя фотографии или письма (у меня пока ничего такого нет и еще долго не будет), - думай, как их припрятать. Хотя все это прошло цензуру, но захотят - и отберут.

И эти постоянные разлуки, разлуки с каждым встреченным человеком, вечный страх разлуки, когда, казалось, нечего тебе уже бояться. Но всегда есть, чего бояться и есть, что терять. На этапах встречаются старые лагерницы, их куда-то везут. В те времена на настоящую свободу никто не ехал, но некоторые ехали в ссылку.

Помню старую лагерницу на челябинской пересылке с седыми короткими волосами и жестким загорелым лицом. Она кончила 10-тилетний срок. Выслушав, за что я сижу, она пробормотала неприязненно, что на месте моей матери она убила бы меня своими руками. "Почему же, - поразилась я, - разве не оправдано враждебное отношение ко всем этим порядкам? Разве вам не на что жаловаться?" "Девчонка, что ты знаешь! Ты не знаешь, что мы пережили!" - и она стала мне рассказывать то, что я много раз слышала потом - как их привозили зимой на пустое место, как они жили в палатках, сами строили бараки и натягивали колючую проволоку, а по ночам волосы примерзали к стене.

Старым лагерникам обидно, что нам гораздо легче, чем было им 8-10-15 лет назад. Они любят пугать новичков. Они учат жить. Разъясняют - что в лагере самое главное. "Не можешь научим, не хочешь - заставим". Тут ты должен для себя решить - будешь ты жить по таежному закону: "только выжить" или следовать законам, что узнал с детства, в том мире. Хотя и говорится, что лагерь - это СССР в миниатюре, но не надо это понимать слишком буквально. Несвобода в политическом смысле и теперешняя ежеминутная несвобода все-таки разные вещи. И хотя взамен мы получили абсолютную внутреннюю свободу, но я этого не могла оценить. Ведь меня посадили так рано, что я не успела разобраться как следует - что такое внутренняя несвобода.

И еще разные вещи: несвобода в тюрьме и несвобода в лагере. Эта новая жизнь после тюрьмы - люди, воздух, движение куда-то - заставляет притупившуюся мысль работать, и смотришь, и слушаешь, и живешь тем, что есть, без надежды, но умирать не хочешь. Что же, другие живут - буду жить и я.

3. Тайшетская пересылка

Тайшетская пересылка - последняя остановка перед лагерем. Там мы пробыли недели две. Это еще легкая жизнь. Мы чинили огромные и безобразные ватные рукавицы, ходили по зоне, смотрели, расспрашивали, что это такое трасса ТайшетБратск. И новые встречи. Встретились мы с Инной Эльгиссер. Сейчас она тоже в Израиле, вместе с другим нашим однодельцем, Гришей Мазуром. Рядом, в мужской зоне, в это время оказался отец Инны, который, окончив 15-летний срок, ехал в ссылку. Им разрешили десятиминутное свидание "без слов". Невозможно было не дать им говорить, но что они могли сказать друг другу за 10 минут?

От нее я много узнала о Борисе Слуцком, о Владике Фурмане. Однажды в Иерусалиме я выступила в клубе для новоприбывших со своими воспоминаниями. Как всегда, преобладали пожилые люди. Одна из старушек, пришедшая просто так, как она ходила на все мероприятия, подошла ко мне и представилась как тетка Фурмана. Она приехала в страну несколько лет назад. Потом я ее навестила и она мне показала единственную сохранившуюся фотографию Владика: она была в деле, и ее вернули родителям в 56 году, когда те освободились. Мать Фурмана была на приеме у прокурора Руденко, спрашивала о судьбе сына, и он ей сказал: "Полина Моисеевна, их убили наши фашисты, что могу я вам еще сказать?" (Позже приехали в Израиль и родители Владика и здесь умерли.)

После пересылки мы были с Инной несколько месяцев в нашем первом лагере. Помню, как ужасно она страдала от укусов мошки, ходила вся опухшая, слепая, так что даже до столовой не могла дойти без помощи. Была она маленькая и, по видимости, слабая, но как только становилось чуть-чуть легче, она не унывала.

В Тайшете на пересылке мы встретили несколько "повторниц". Значение этого странного слова ужасно. Эти женщины повторно получили срок и снова ехали в лагерь. Как правило, им даже не предъявляли нового обвинения, а просто снова брали по старому делу, считая, как видно, что отсиженный когда-то 10-летний срок - это устаревшая мода. Другие, отбывая ссылку после первой отсидки, заработали там новый срок, обычно за "антисоветскую агитацию" - кому-то рассказали о лагерях и выразили неудовольствие тем, что жизнь их загублена ни за что ни про что.