Array Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков

Война Роз, точнее – ее последствия наложили свой отпечаток и на въезд Генриха VII в Йорк. После победы в Босуортской битве и поспешной коронации в Лондоне Генрих VII предпринял масштабную поездку по стране, утверждая свою власть и принимая знаки лояльности от местных элит и городов. Конечной и важнейшей целью его процессии был Йорк – оплот предыдущей династии. Не менее важным визит был и для города, которому необходимо было примириться с новым монархом, поэтому процессия приобретает черты не только эпифании или демонстрации доблестей монарха, но и покаяния, примирения и прощения, что делает ее похожей на вторую аккламационную процессию Ричарда II.

Мэр и олдермены встретили королевский поезд в трех милях от Йорка; хранитель городского архива произнес речь, в которой предавал в руки короля город и всех его обитателей [1107]. В этих словах можно усмотреть влияние Псалма 30: «В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Боже истины» (Пс. 30:6). Дальнейший текст Псалма рисует образ крайнего упадка, от которого спасает явление Господа. Таким образом, эпифания Генриха VII началась еще до его въезда в Йорк и первой сцены. В полумиле от города короля встретили клирики и проводили его к воротам, где его ждала первая сцена – короля встречал легендарный основатель города и его герой-эпоним, король Эборак. Это один из первых случаев появления в аккламационных процессиях псевдоисторических персонажей, прежде всего британских, которые были знаком поиска и утверждения своей идентичности в прошлом.

Вокруг Эборака был находящийся в запустении сад. При приближении короля из пустоши появились две прекрасные розы, алая и белая, а затем и остальные цветы, тянувшиеся к переплетенным розам. Весь сад расцвел, а с неба спустились ангелы, поющие и играющие на музыкальных инструментах. С неба спустилась корона и увенчала объединенную розу Тюдоров [1108]. Греховный мир, Йорк, поддерживавший «узурпатора» Ричарда, восстанавливал свою чистоту, признавая нового короля, объединившего две розы и прекратившего раздор. Но расцветающий сад был не только символом торжества мира и Генриха как мирного короля. Генрих сразу представал перед своими подданными как апокалиптический царь, спускающийся на обновленную, спасенную землю, мир, полный милости (Откр. 21:1–4). Преображение земли было ясным знаком божественности представителя новой династии.

Этот знак ясно прочитал и стоявший на сцене древний британский король. Эборак, увидев чудо, встал на колени, поднес Генриху VII ключи от города, корону и принес оммаж, вверив заботам нового короля «свое наследие» [1109]. Персонифицированный мятежный, разоренный войной английский Север признавал власть божественного царя, вверяя себя его заботам и его милости.

На следующей сцене сразу за городским мостом короля приветствовал мудрейший из царей Соломон, вокруг которого сидели шесть королей– шесть Генрихов, правивших Англией до первого Тюдора. Картина за сценой демонстрировала «множество кораблей, изображавших высадку короля в гавани Милфорд» [1110]. Соломон в своей речи распознал божественную мудрость Генриха VII, подчеркнул то, что «все эти короли одной с тобой крови», то есть сделал акцент на преемственности и законности правления Тюдоров и вручил королю «скипетр мудрости» [1111]. Поскольку Соломон воспринимался как ветхозаветный символ Христа, то жест, которым он передавал королю скипетр, был ясным знаком, маркировавшим Генриха VII как Христа новозаветного.

Следующей сценой, согласно документам, приводимым Леландом, была встреча монарха с Девой Марией. Сцена Успения Богородицы располагалась на повороте на Кони-стрит и была традиционной мистериальной сценой компании Ткачей [1112]. Гордон Киплинг, тем не менее, считает эту сцену четвертой, ссылаясь на рукописное свидетельство, сделанное, по его предположению, очевидцем [1113]. Впрочем, сам Киплинг признает, что в городской книге Йорка порядок сцен другой, однако считает, что описание в городской книге сделано не очевидцем событий [1114]. Однако указание на размещение сцен, которое приводит Леланд, заставляет все же согласиться с порядком городской книги (сцена Девы Марии располагалась на повороте на Кони-стрит, а сцена Давида – в ее конце). При этом порядок, при котором сцена с Девой Марией находится в конце пути следования процессии, по утверждению Киплинга, больше соответствует задачам эпифании монарха. Однако можно возразить, что, во-первых, в сцене Давида присутствует яшмовый замок, безусловно, воплощающий небесный Иерусалим и создающий образ второго, небесного Адвента. Во-вторых, как было показано выше, провинциальные процессии часто заканчивались сюжетом, объединявшим христианские и героические мотивы, демонстрировавшим не только эпифанию, но и царственные доблести монарха. В этом случае Давид также является более удачным символическим образом, что и заставляет скорее согласиться с порядком, предложенным Леландом.