Иван Прыжов - Московские дуры и дураки

Уже несколько лет живет в Москве какой-то испанец, человек неизвестно какой религии, называется он Мандри, или, как его обыкновенно зовут, Мандрыга . Он занимается предсказаниями, угадыванием воров, говорит назидательные поучения, и успел уже нажить себе хорошенький домик. За Донским Монастырем, стоит в поле этот странный, одинокий домик, где живет Мандрыга. У ворот стоят экипажи, а в комнатах сидят дамы и дожидаются, когда выйдет гадатель. Комната украшена образами, пред которыми на столике лежит священная книга, чуть ли не Евангелие, и здесь в известные дни происходит молебствие. Николай Иванович Мандрыга служит и читает, как священник; все допускаемые к этому, обыкновенно исключительные личности, очень близкие к хозяину, умиленно слушают чтения, и молятся. Комната сияет в образах, горят свечи, как в церкви, Николай Иванович кадит… Он на вид сухощав, невеликого роста, с бледным лицом, черноглазый, черноволосый, какими бывают очень часто итальянские фокусники. Многие барыни совершенно им очарованы, они жертвы его, и он делает из них, что хочет.

Мало известна нам история этого несчастного. Отец его, мужичок, был отдан под красную шапку. Он имел жену, которая, без сомнения, слыла солдаткой, и вот родился у них сын. Сидя двое, отец и мать, думали, как бы им назвать сына, и решились назвать его Николашей. И отец, услыхавший первый крик своего ребенка, и эта мать, которая кормила его своею грудью, знали ли они, что их Николашу сделают дурачком, что он будет потехой честному люду? Иль, может быть, на Николаше отозвалась горькая участь, беременной им матери, когда его отца отдавали в рекруты, а мать, как безумная, билась на улице… Но какие бы то обстоятельства ни сделали солдатского сына дураком — это были злые обстоятельства, они сделали свое дело: с нас и этого довольно. Дурачка Николашу приютила некая богадельня, слывущая под именем Екатерининской и Матросской, известная в истории соседством Ивана Яковлевича, жившего тут же возле, в так называемом безумном доме, хотя самый дом сколько нам известно, совсем не безумный, только битком набит безумными. Но матросская богадельня, совершенно напротив, набита очень умными людьми, которые не только приютили Николашу, но еще дают ему все средства бегать по улицам и юродствовать, сколько ему угодно. Поистине богоугодное заведение! По милости его Николаша служит потехой всей этой обширной стороны, которая известна под именем Преображенского и Покровского. И, подумаешь, как это не стыдно живущему там купечеству взвалить все свои наслаждения, удовольствия и потехи на одного только Николашу! Известно, что в этой дальней, глухой и темной, хотя и очень промышленной стороне нет ни театров, ни балаганов, ни разных других удовольствий, которыми, по выражению одной книги, дьявол пробавляет людей в центре города, и на всю эту сторону, теперь, после Ивана Яковлевича только и остается одно удовольствие — один Николаша-юродивый!..

Да туда б надо согнать с целого мира тысячи юродивых, чтоб они на всех распутиях, рынках и площадях — вереницами б и толпами, словно черти перед заутреней, плясали б, скакали, выли и стонали, а благодетельное купечество, глядя на них, надрывало б свои животики…. Но Николаша один, и его просто заездили. На рынках знают его все от мала до велика, все от последнего замаранного и забитого мальчишки с фабрики до любого его степенства на паре жирных рысаков. Полунагой мальчик, посланный по делу, как ни дрожит от холоду, а непременно остановится и подразнит Николашу, и в то же время его степенство, воротившись от ранней, и распивая чаек с супружницей, непременно расскажет, как нынче в церкви его разутешил Николаша. Но кто лучше всех, так это торговцы на Преображенской рынке. Они выучили Николашу петь отвратительные песни, и, нарядив его в шутовской костюм, например лакеем, заставляют его петь, хохочут над ним, дразнят его словно собаку. А то заставят его чихнуть раз пять-десять, зевнуть раз сто, — он зевает и чихает до пота, до изнеможения, а они-то несчастные, хохочут, хохочут, а после подадут ему копеечку. Таким образом Николаша знаменит не столько по своему дурачеству, сколько по дурачеству окружающих его существ, тоже называемых людьми. Сам он лично — очень простое, доброе и слабое существо, великий охотник до репы и, к несчастию, или может быть, к счастию — до вина, питью которого научили его те же рыночные благодетели.