Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

Сообразив последствия погрома и осады, Хмельницкий бросился стремглав из-под Сатанова (имя, соответственное событию) и, делая, как татары, по 10 миль в сутки, долетел до Белой Церкви без отдыха.

Орда, видя такое неожиданное отступление, похожее на бегство, покинула Хмельницкого и ринулась на места, где оставались казацкие семьи с запасами. Тогда в казацком войске послышались ужасающие проклятия и угрозы. Беглый гетман успокоил казаков только тем, что послал их по татарским следам, и таким образом не мог ни воевать с панами, ни выручить сына из опасности. Нечистая сила разыграла с ним одну из самых замысловатых своих трагикомедий.

В Белой Церкви ждал нашего Хмеля турецкий посол с письмом от визиря. Это письмо сохранилось в неясном московском переводе и, к сожалению, в поврежденном виде. Его привез в Москву царский подъячий, Иван Фомин, который, может быть, добыл его и «тайным обычаем», так как о казаках давно уже писал Кисель по своей комиссарской должности: «любят голубчики взять (ИиЬщ niehoita wzisc)».

Великий визирь, Аззем-Магомет-баша, обращался к Хмельницкому с дружеским приветствием, но от учтивостей перешел к неприятным для Порты поступкам Тимоша в придунайских княжествах. «И то дело» (писал он) «великому государю нашему учинилось к прогневлению, что сын твой с ратными людь(ми вошел) в те государства, а тех госуд(арств люди) меж собою ссорятся»...

«И так как сын твой» (продолжал визирь) «учинил в волохах несколько непристойных дел, то по этой причине тамошние дела приведены в прежний порядок, и все возвращено Лупулу, всегда нам доброжелательному [69] Эта мысль выражена в московском переводе так: «И в то время, в которое сын твой в волохах несколько непристойных дел учинил, пристойно к тому, как преж сего Липоль пришел в Яссы, и от благосчастного государя нашего повеленье к нему прислано, и Липоловым приходом, доднесь, кроме дружбы и добра, ничего (не) увидеть». .

«А ты, достоверной друг наш» (говорится далее в московском переводе) «(великого) государя нашего ведаешь: не (как иные) государи, он — великий государь самодержавный, грозный государь. Все подданные его имеют над собою страх и пребывают в его повеленье до единого человека и в послушанье: про то вам (казакам) самим ведомо. А без ево, великого государя, повеленья никто не может в его государеву отчину вступить, и благосчастная мысль его к тому не прилежит. И тебе б его письма, понеже бо такому в(еликому) государю учинилися (вы, казаки) в подданстве, и государские чести оберегати и (все) государева повеленья творити, нич(его не опуская). И как учнете сим путем быть и добрострастие над собою имети, и вам день ото дни перед нашими подданными чести прибудет. И аже даст Бог, и узрите. И вам бы ратных своих людей держать в уйму, и в государство государя нашего входить не велеть, и о том учинить крепкой заказ.

А добрычинским ратным людем и той сто(роны Та)таром повеленье послано: к (вам) на помочь будут. А же даст Бог здешнее дело совершится, но и паче с прибавкою к вашей помочи повеленье будет. И крымскому цареву величеству повеленье послано не единожды, чтоб он к вам на помочь шол. И вам бы про то ведать, и сына своего взять к себе».

Письмо визиря лишило Хмельницкого надежды владеть придунайскими княжествами. Между тем король мог ежедневно удовлетворить свое войско и двинуться в поход, а князьки могли ежеминутно взять Сочаву, и прийти к нему на помощь в то время, когда татары будут еще в Добрудже и в Крыму.

Визирь писал свое письмо еще до вторичного бегства Лупула. Теперь Лупул сидел в Чигирине и сулил казакам золотые горы, вербуя войско для освобождения Сочавы. Хмельницкий поощрял вербовку: сокровища значили для него столько же, как и отражение союзных князьков. Но этим самым он разрушал надежду на турецкую помощь, так как действовал вопреки повелениям Порты, а между тем казаки его, ослабленные поражением под Яловицею, были разъединены.

В это трудное для старого Хмеля время, и поляки, и такая Русь, к какой принадлежал Ерлич, распространяли и повторяли слух, что турецкий посол требовал от него действительной отдачи тех земель, которые он столько раз обещал Порте, и в то же время — присяги на подданство. Говорили, что будто бы казаки, волнуемые духовенством, грозили бунтом по этому поводу; что будто бы полковники Богун, Джеджалла и другая старшина, вместе с гетманом, были не прочь от присяги султану, но эта присяга ничего бы не значила без согласия черни, и что будто бы чернь, отвергая и турецкое подданство, и московскую неволю, высказывала готовность «служить старым панам и королю, который столько раз дал ей доказательства своей милости».