Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

Калиновскому живо представился рокош, подобный тому, который подняли жолнеры на Цецоре и в котором сам он, будучи юношей, играл не весьма почтенную роль. Он принялся увещевать и просить своих соратников, по примеру Жовковского, который, в знаменитой ретираде к Днестру, честно сложил премудрую голову. Но, видя, что его никто не слушает, перешел от смирения к запальчивости, неведомой Жовковскому, и еще больше повредил делу.

Конница выбрала себе вождей и, собравши второпях, что было можно, выехала за валы в ожидании ночи.

Между тем Пршиемский сыпал, с помощью челяди, валы, располагая войско и пушки для обороны западной стороны лагеря от казаков. Коронный гетман, с своей стороны, взялся за тот ум, о котором сами же поляки сложили не оправданную ими доныне пословицу: «плщсигу lach ро szkodzie» [64] Умен лях по шкоде. . Он вывел другую часть пехоты против Орды и, построив ее в боевой порядок под валами, выслал вперед несколько верных ему хоругвей и добровольцев, под начальством Марка Собиского и Одривольского, которые мужественно отражали татарскую конницу. Самуил Калиновский, сын гетмана, стоял с хоругвями своими в резерве. Он получил от отца приказ наблюдать за возмутившеюся конницей и, в случае, когда бы она захотела привести в исполнение свой замысел, принудить ее к послушанию.

Во все это время неприятель стоял бездейственно. Был слух, что Тимко ездил с полковниками к отцу, который находился в трех милях от Батога, с вопросом: что делать с неприятелем, которого держит уже в руках? Единственным наставлением старого Хмеля молодому были слова: «Дохлый пес не кусается».

Оставалось два часа до захода солнца. Было уж поздно казако-татарам начинать битву, как их чаты донесли, что ляхи — бьются сами между собой.

Тимко велел полковнику Золотаренко, с 30.000 войска, занять панский стан с западной стороны, обороняемой Пршиемским; а между тем нуреддин приблизился к Батогу, и, видя зрелище невиданное, подвигался медленно вперед. Он опасался засады и не смел сразу ударить на ляхов.

Перед лагерем, на широком поле, кипела бешеная битва между пехотой и конницей одного и того же войска. Это постыдное для польской нации и польского характера дело, по рассказу польской историографии, произошло вот каким образом: Калиновский, получив от сына донесение, что конные хоругви вознамерились бежать вплавь за реку Бог, отправил пехотные регименты к коннице, «чтобы поддать отваги трусам (abu ichorzom napgdzic odwagi)», как выразился он. Немцы пустили град пуль, но больше для острастки, нежели серьезно. Пораженная страхом, польская конница сперва не смела дышать, ни тронуться с места. Но, прийдя в себя, жолнеры стали кричать, проклинать и, доведенные до бешенства, метнулись на немцев, чтобы не гибнуть безнаказанно. Немцы делали свое дело стойко.

Борьба дошла до наибольшего ожесточения, когда ротмистр Пршиемского, Винцентий Зелинский, прибежал к гетману, прося подкрепления и донося, что Пршиемский с оставленными при нем 1.500 человек не может устоять против казаков.

Гетман, занятый борьбою с собственным войском, не видел, что казаки напали с тылу на лагерь. Узнав теперь об этом, приостановил пальбу и послал пехоту спасать Пршиемского, а сам, с верными хоругвями, вышел против надвигавшихся татар, воображая, что вся конница последует его примеру. Но взбунтованные полки, при виде наступающей Орды, рассеялись, по выражению польского историка, как табун диких лошадей. Одни бросились к реке Богу, другие разбежались куда попало. Но татары захватили их рогами своего полумесяца, и почти все они, кроме нескольких сот, переплывших Бог, очутились в плену.

Гетман, раненный дважды сам, ушел с немцами в лес; но, услыхав, что сына его схватили, вернулся, чтоб отбить его. Здесь, окруженный неприятелем, пал он вместе с сыном, коронным обозным. Когда его седую голову принесли к Тимку Хмельниченку и нуреддин-султану, казак бросил за нее головорезу червонец, а татарин сказал гетманской голове: «Не доплатил ты мне, христианин».

Охватив конницу, татары подвигались вперед, однакож осторожно, всё-таки опасаясь военной хитрости. У входа в окопы, стоял молодой Марко Собиский с ветераном Жовковского и Конецпольского, Одривольским. В славной ретираде с долины Цецоры к Днестру Одривольский поддался панике; за то, послужив доблестно во многих походах против татар и казаков, не посрамил теперь своего имени. С ними стояли хоругви добровольцев, не желавшие спасаться бегством, стояли офицеры взбунтованной конницы и знатные гости, терпевшие на чужом пиру кровавое похмелье.