Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

«Августа 21» (пишет он) «приехал я в свое имение Закоморье, которое сильно опустошили и неприятели, и наши собственные жолнеры. Я прожил здесь несколько дней. В это время ездил я в Берестечко, для того чтобы осмотреть местность, прославленную столь важными битвами и победою. Я видел неприятельские окопы, весьма крепкие, как по местоположению, так и по произведенным фортификациям. Затем посетил я Броды, резиденцию покойного великого гетмана, Конецпольского. Город сожжен до основания; остался только замок, укрепленный наподобие голландских крепостей и превосходящий все другие замки роскошью украшений. В минувшие годы крепость эта выдержала в течение 12 недель осаду от 36.000 казаков, и успешно их отразила. Видел я также местечко Леснев. Оно все было обращено в пепел татарами, когда они впервые шли атаковать наше войско. С глубоким сожалением осматривал я Подгорцы, славившиеся некогда во всей Польше крепостью и прекрасным дворцом, украшенным фонтанами, гротами и каскадою. Дворец этот выстроил гетман Конецпольский, предназначив его служить местом отдыха после утомительных военных походов и других услуг Речи Посполитой. Мысль эту выразил он в следующей надписи, вырезанной на мраморной доске, помещавшейся над воротами:

Между тем паны колонизаторы шли с расстроенным и деморализованным королевскими порядками войском для завоевания своих имений, не принимая в соображение важного обстоятельства, что землевладельцы малорусские давно уже сделались иностранцами в глазах того класса туземцев, который был хранителем нашей национальности и нашей религиозной совести. Не обращали паны внимания и на то, что даже такие между ними, которых наши псевдоисторики величают святопамятными, отправляя своих сыновей в чужие края, напутствовали их словами:

«Помни, мой сын, что ты — поляк». Каковы бы ни были их доблести и права в собственном сознании, но Малороссия отвергла их еще до казацких бунтов устами лучших людей своих, и теперь им оставалось только завоевать родной свой край у худших.

Варшавский Аноним так исчисляет силу этих conquerrados новосозданной Польшею Америки: компутового войска было 18.000, пехоты 6.000; посполитое рушение, отходя, прибавило к ним несколько способных к походу (wyprаwnych) хоругвей, заключавших в себе 7.000 человек. В этом войске находились паны с собственными дружинами, как-то: князь Иеремия Вишневецкий, воевода русский; Станислав Потоцкий, воевода подольский; Лянцкоронский, воевода брацлавский; Щавинский, воевода брестокуявский; Павел Сопига, воевода витебский; Одривольский, кастелян черниговский; Цетнер, кастелян галицкий; Самуил Калиновский, обозный коронный; Пршиемский, генерал артиллерии; Марк Собиский, Вишневецкие, Даниловичи и другие русские паны; одних Потоцких было девять ротмистров, как в Риме против Вольсков (замечает наивно Аноним) девять Фабиев.

К панам, еще до выступления в поход, приходили о хане и Хмельницком различные вести. Не обладая казацкою способностью разведыванья, паны проверяли эти вести другими способами, и так как многое зависело от того, где и как обретаются два главные беглеца, то свидетелей допрашивали под присягою. Одна шляхтянка из-под Константинова клялась, что 1 июля, следовательно на другой день после бегства, видела в Константинове, как вязали Хмельницкого к коню среди народа, и слышала, как хан кричал на него: «Я пошлю тебя к королю и выкуплю тобою моих мурз». Другие рассказывали, что коня, к которому привязали Хмельницкого ногами под брюхом, гнали нагайками впереди хана до самого ночлега.

Но скоро видели Хмельницкого свободным. В Любартове кормил он лошадей. При нем было несколько казацких старшин и 2.000 татар. Старый Хмель спокойно обедал, и с двумя возами, полными съестных припасов, отправился в дальнейший путь. Говорили еще, что, отъезжая в Крым, хан оставил Хмельницкому 10.000 татар, которые должны были кочевать за Уманем, над Синими Водами, с тем чтобы сохранить за Хмельницким его власть, если бы его подданные вздумали бунтовать.

По всем этим слухам, два хана расстались так, как бы между ними ничего не произошло, а через месяц татарский хан писал к казацкому следующее: