Николай Лузан - «Загадка» СМЕРШа

Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.

Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.

Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.

Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!

Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.

Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.

Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.

Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…

Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…

Скрежет засова заставил Виктора вздрогнуть. Дверь в камеру открылась, и на пороге появился Зверев. Осклабившись гнилозубой ухмылкой, садист-каратель оставил на пороге миску баланды и исчез в полумраке коридора. Дверь визгливо скрипнула ржавыми петлями, и вновь особенная, убийственная тюремная тишина придавила Виктора. Запах баланды отозвался болезненными спазмами в желудке, но он не притронулся к ней и остановившимся взглядом продолжал смотреть на щербатую стену. Время для него будто остановилось.