Л Вагнер - Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

Однажды, когда все уныло коротали вечер у Языкова, раздался стук в дверь, и вошли Айвазовский и его друг Векки. Оба они были возбуждены. Сбросив с себя плащи, они кинулись к Гоголю.

Николай Васильевич радостно вскочил с дивана и обнял молодых людей.

Выговаривая Айвазовскому, что он давно не приходил, Гоголь подвел его и Векки к Языкову и представил их.

Языков сразу встрепенулся, глаза его оживились. Картины Айвазовского он видел в Петербурге несколько лет назад. Уже тогда они его поразили. Языков любил море. Оно вдохновило его на множество стихотворений. Вот и недавно по пути в Рим он в Венеции написал новое стихотворение о море.

Айвазовскому имя Языкова также говорило многое. Еще гимназистом в Симферополе он прочел знаменитое стихотворение поэта "Пловец", и с тех пор любил декламировать его в кругу друзей или во время одиноких прогулок у моря.

Айвазовский был взволнован встречей с поэтом-маринистом

Но не таким он себе его представлял. В его воображении автор "Пловца" рисовался мужественным морским витязем. А сейчас перед ним был сгорбленный старик, хотя он знал, что Языкову не более сорока лет.

Языков угадал грустные мысли художника. В нем мгновенно вспыхнула прежняя юношеская гордость, и он, тряхнув головой, беззаботным и сильным голосом начал читать свое стихотворение "Пловец":

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней,

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней!

Последнюю строфу поэт читал раскатисто, сильно. Казалось, буря уже готова опрокинуть ладью смельчака, а он, смелый, издевается над ее безуспешными потугами.

От сильного напряжения голос у Языкова осекся.

Тогда Айвазовский, Гоголь и Иванов подхватили:

Смело, братья! Туча грянет,

Закипит громада вод,

Выше вал сердитый встанет,

Глубже бездна упадет!

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда выносят волны

Только сильного душой!..

Смело, братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой!

Даже Векки пытался повторять стихи на незнакомом языке, ему сообщился их свободный, мужественный ритм.

Языков сидел в кресле с заплаканным от счастья лицом. Он протянул руки Айвазовскому, Гоголю, Иванову, Векки.

В этот вечер Языков стал снова таким, как в дни молодости, когда он был счастлив и здоров. Он много читал стихов - своих и других поэтов, пил вино, поднимая тосты за художников и поэтов.

Поздно вечером, когда Айвазовский и Векки собирались уходить, Языков обратился к Айвазовскому со стихами:

...Перед нами

Вдоль по темным облакам,

Разноцветными зарями

Отливаясь там и там,

Золотыми полосами

День и небо светят нам.

- Иван Константинович, - заключил Языков, - эти стихи я написал еще молодым. Я их вспомнил, когда впервые увидел ваши картины. И сказать вам, что я тогда подумал: я подумал, что мы оба пытаемся постичь образ моря через Пушкина. Пушкин - наш идеал, к которому стремился я, к которому стремитесь вы теперь. Дай вам бог проникнуться пушкинским видением моря и изобразить его на полотне.

В шестьдесят семь лет знаменитый английский художник Тёрнер снова посетил Италию. Более десяти лет прошло с тех пор, как он был здесь последний раз. Но все эти годы среди туманов и сырости Англии его не покидал золотой сон, увиденный им наяву в стране, где люди купаются в солнечных лучах и впитывают в себя свет солнца, наполняясь беззаботной радостью и весельем.

В Лондоне он утолял свою тоску по Италии, по краскам ее неба и моря на концертах итальянской музыки: для него это была не просто музыка, а музыка красок. Своим друзьям он говорил, что итальянцы так преуспевают в живописи потому, что художники пишут там солнечными лучами.

В первые дни приезда в Рим Тёрнер никого не желал видеть. От природы необщительный, он проводил все время в прогулках по Риму и его окрестностям. Эти дни прогулок и созерцания начинались на утренней заре и продолжались до заката. Он пока еще не брался за кисть, нарушив впервые свою многолетнюю привычку, которой был верен и дома, в Англии, и в путешествиях: вставать в шесть часов утра и приступать к работе. На этот раз он решил дать себе отдых. Но художник оставался художником: во время этих прогулок по Риму он работал не менее, чем за мольбертом, запоминая все увиденное, вынашивая замыслы новых картин. На пятый день своего пребывания в Риме он встал в свое обычное время и начал писать картину. Он не отходил от нее, пока на холсте не появились все краски утренней зари. На другой картине ему удалось воплотить свою мечту о свете, запечатлев на полотне золотое марево разлившегося над морем солнечного сияния.