Л Вагнер - Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

Однажды вечером, когда Гайвазовский был в особенно мрачном настроении, к нему ворвался Штернберг с торжествующим криком:

- Наша взяла! Француз получил по заслугам!

Охватив друга руками, Вася закружил его по комнате.

Прошло несколько минут, пока Штернберг немного успокоился и смог сообщить Гайвазовскому важные новости.

Штернберг часто бывал в доме богатого помещика Григория Степановича Тарновского. Тарновский выдавал себя за знатока и покровителя искусств, любил приглашать в свое малороссийское имение Качановку поэтов, художников, музыкантов. Вася Штернберг лето проводил у него в Качановке и привозил оттуда превосходные акварели на темы из сельского быта. В Петербурге Штернберг тоже часто посещал дом этого мецената. Тарновский был знаком со многими влиятельными людьми. Он раньше многих других узнавал придворные новости.

На этот раз Штернберг слышал у Тарновских, что Таннер в последнее время слишком зазнался от посыпавшихся на него царских милостей и начал держать себя высокомерно и дерзко даже с лицами, близкими ко двору. Оскорбленные царедворцы пожаловались министру императорского двора князю Волконскому, и тот доложил обо всем царю. Николай I разгневался и приказал передать Таннеру свое повеление - удалиться из России.

Прошло еще несколько дней, и царская опала для Гайвазовского кончилась. Произошло это так. Один из профессоров Академии художеств, Александр Иванович Зауэрвейд, славившийся как художник-баталист <����Художник-баталист художник, изображающий военные сюжеты>, давал уроки рисования во дворце детям царя. Иногда на этих уроках присутствовал сам император. Николай I больше всего любил картины батального содержания и даже сам пытался рисовать. Зауэрвейд учил царя писать фигуры военных и лошадей. Николай I брал с собою профессора Зауэрвейда в загородные дворцы, где находилось множество пейзажей старинных мастеров. Там царь неумелой рукой пририсовывал к этим пейзажам целые группы пехотинцев и кавалеристов. Почтенный художник вынужден был присутствовать в те тягостные для него часы, когда царствующий солдафон портил своей мазней ценнейшие художественные произведения.

Зауэрвейд был человек со вкусом. Он сразу разглядел необычайное дарование юного Гайвазовского, полюбил его и предсказывал ему великую будущность. Таннера же невзлюбил за его высокомерное обращение с русскими художниками, профессорами академии. После случая с Гайвазовским Зауэрвейд возненавидел Таннера.

В тот же день, когда по Петербургу разнеслась весть о том, что французу предложено оставить Россию и уехать за границу, профессор Зауэрвейд после уроков в царском дворце решил заступиться перед царем за академиста Гайвазовского. Царь гневно нахмурился при одном лишь упоминании имени юного художника.

Честный профессор вздрогнул, но преодолев страх, продолжал:

- Хотя Таннер и отозвался о Гайвазовском как о человеке неблагодарном и вообще описал его вашему величеству черными красками, но мы, профессора императорской академии, справедливо относимся к нашим ученикам.

Глаза царя метнули молнию: он не терпел, когда хоть в чем-нибудь шли против его воли.

Зауэрвейд, чувствуя, что он все равно пропал и перед ним разверзается пропасть, махнул мысленно на все рукой и твердо закончил:

- Ваше величество, юноша неповинен ни в чем. Он не нарушил законной субординации, писать картину для выставки ему повелел его главный начальник - сам президент императорской академии художеств.

Царь неожиданно успокоился. Бесстрашие академического профессора его удивило и даже слегка развлекло: не очень часто приходилось ему выслушивать прямые ответы. Притом последние слова Зауэрвейда его даже обрадовали. Они подтверждали, что юный академист ничем не нарушил субординации, а лишь выполнил приказание президента академии. Император подумал и о том, что придворные, оскорбленные Таннером, будут довольны, если он сменит гнев на милость к академисту Гайвазовскому, пострадавшему из-за француза, и в обществе начнут говорить о его справедливости. Николай находил, что весьма полезно для государства, когда подданные восхищаются добротой и справедливостью монарха.

Быстро сообразив, что вся эта история с Гайвазовским может обернуться в его пользу, царь с милостивой улыбкой обратился к Зауэрвейду:

- Зачем же ты раньше мне этого не сказал?

- Ваше величество, - простодушно отвечал профессор, безмерно обрадованный внезапной переменой в настроении императора и сразу воспрянувший духом, - во время бури маленьким лодочкам не безопасно приближаться к линейному кораблю, да еще к стопушечному... в тихую же погоду - можно!