Андрей Савельев - Как убивали СССР. Кто стал миллиардером

Это теперь Найшуль брезгливо оценивает забюрократизированность ваучерной приватизации и демонстрирует понимание того, что никакой приватизации, собственно, не состоялось – экономика оторвали от государства, зато плотно привязали к бюрократии, к произволу разного рода постсоветских чинуш.

Да, теперь Найшуль вынужден признать, что раздача собственности олигархам не решила вопроса о пропорциональном распределении долгов – в зависимости от доли доставшейся собственникам части общенационального богатства. Не только внешних, но и внутренних. Государству, живущему только на налоги, оказалось не под силу обслуживать даже внешний долг, а от внутреннего пришлось просто поэтапно отказываться. Важнейшим условием того, что все это не вызывает восстания, стало разрушение общества, начатое еще в советские времена (ради ликвидации политики как таковой и монополии на власть геронтократии) и интенсивно проведенное либеральными фундаменталистами. Не случайно Найшуль объявляет либерализм сильнейшим орудием социального принуждения. Действительно, олигархия принуждает массы к повиновению тем, что постоянно уничтожает общество, коррумпируя не только госчиновников, но и любых общественных активистов, любые средства информации.

Найшуль пользуется для обоснования права либералов на издевательства над народом чудовищным по цинизму тезисом: «Если народу не больно – это значит, что реформы не идут». Остается только сетовать на систему пропаганды, которая недостаточно поработала над притуплением чувства боли.

Наше спасение от либерализма и всех прочих последышей Просвещения состоит в том, что его адепты – интеллектуально очень ограниченные люди. Они живут только догмой и догматически внедряют свои измышления. Найшуль в 2004 году говорил о том, что с 1992 года либералами ничего не придумано. Они продолжают действовать по разработанным идеям, лишь тиражируя их в официальной риторике властей всех уровней и в системе образования.

О «глубине» мысли говорят нынешние рассуждения Найшуля, которым стоило бы появиться на полтора десятка лет раньше: «Если есть рынок, значит – есть суд. Если нет суда, то вместо него будет работать административная система. Значит, у вас рынка уже не будет». Рынка – то бишь организации хозяйства не только как иерархической, но и как спонтанно складывающейся системы, – действительно не состоялось. Хозяйство страны было разрушено. И дело не в суде, а в том, что мы переживаем упадок государства, связанный с насильственным внедрением в нашу жизнь удивительных по идиотизму идеологем. Буквально каждая из них (и это можно видеть по первой части ельцинской Конституции) лжива и не имеет ничего общего ни с жизнью, ни с направлением деятельности властных институтов.

Если бы эти «институциональные аналитики» действительно задумывали реформы, укрепляющие Россию, они бы просчитали все последствия и исходили из того, что самоорганизация в экономике может допускаться только там, где имеется наработанная практика коммуникации, закрепляющая написанные правила. «Дикий капитализм» был прямо антигосударственной задумкой, организацией хаоса, в котором празднодумцы и их номенклатурные покровители крали собственность у России.

В первые годы перестройки Чубайс внешне ничем не отличался от простого советского человека. Тогда повсюду создавались всяческие дискуссионные клубы, особенно много их было в Москве и Ленинграде. Чубайс обсуждал проблемы демократизации, поставленные во главу угла Горбачевым, в клубе «Перестройка». И даже там он не был лидером и все время оставался в тени. Столь же скромна роль Чубайса и на первых выборах с альтернативными кандидатурами в 1989 году. Первый заметный поступок – авантюрное участие в выборах директора Ленинградского Института социально-экономических проблем (ИСЭП). Было тогда такое поветрие – избирать себе начальство по конкурсу. Затея гиблая, и она быстро была пресечена. Чубайс от нее тоже ничего не получил, кроме щелчка по носу: документы научись сначала оформлять, мальчишка!

Ничего заметного не совершил Чубайс и в КПСС, где состоял в «демплатформе» – невнятной, неорганизованной «оппозиции», которая была скорее модой на фрондерство. Анатолий Чубайс здесь пальму первенства уступил своему брату Игорю, который впоследствии переквалифицировался в философы и посвятил жизнь бесплодным попыткам совместить либерализм с патриотизмом. Уклонившись от политических баталий и от участия в выборах, Чубайс состоял в КПСС до августа 1991 года. Его экономическая активность не выходила за рамки «подработки» – он добывал себе хлеб насущный продажей цветов у станций метро, чем обычно занимаются старушки.