Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Странник

Практически не отличались от профессиональных нищих многочисленные странники, паломники по святым местам. Состарившись, крестьяне превращались в обузу для своих семейств. Нищенство могло быть и не по душе. И тогда, сшив котомку, а иногда и нарядившись в подрясник и взяв посох, такой старик или старуха отправлялись, ради спасения души, к святыням, к соловецким святым, к преподобному Сергию, в Киев, а то и на Афон. Шли помолиться мощам и чудотворным иконам и по обету, ради исцеления и спасения. А среди старообрядцев были распространены поиски фантастического Беловодья, или Опоньского царства, где не было никонианской церкви, либо же поиски архиереев дониконианского поставления. Такие странники, быстро приобретавшие профессиональные знания и навыки, пользовались почитанием еще большим, нежели нищие, и во множестве наполняли монастырские дворы, церковные паперти, купеческие дома. Для многих странничество превращалось в профессию.

И еще одна категория маргиналов наполняла русские дороги и города – беспаспортные бродяги. В России XIX в. каждый податной для отлучки с места жительства должен был взять срочный паспорт, да и вообще всякий человек, хотя бы и дворянин, отправляясь в чужие места, должен был запастись документом. Разумеется, с людей купеческого или дворянского обличья полиция в обыкновенных обстоятельствах паспортов не спрашивала. Но у «простеца» могла спросить в любой момент: не беглый ли? Нищие и паломники обычно запасались документом, дабы их по этапу не отправили домой. Не имели паспортов беглые ссыльнопоселенцы и каторжники. На местах ссылки и каторги контроль был самый условный, побег был чрезвычайно легок, и масса людей уходила в поисках воли. Через всю Сибирь тянулись торные тропы беглых, обходившие города и большие села с их администрацией и полицией. Но уже в Европейской России попасться на глаза полиции было проще, тем более что притягивали беглых именно города, где легче было прожить случайным заработком, попрошайничеством или воровством, даже грабежами. Здесь можно было найти и кров – в каких-либо трущобах на окраинах, по ночлежным домам и притонам, наконец, в зимующих возле пристаней барках или по огромным пристанским амбарам. Такой беспаспортный, имевший иногда за плечами несколько ссылок или длительный срок каторги, порой за серьезное преступление, сказывался безродным: «Зовут Иваном, а родства не помню». Поэтому закоренелых бродяг уголовного типа прозывали «Иванами» – «кругом Иван Иваныч».

И было этих бродяг в России не считано и не меряно: «Когда в Астрахани, на волжских рыбных промыслах, велено было привести в известность количество рыбаков, не имевших паспортов… число беглых выяснилось в громадную цифру – пятнадцать тысяч. Близ той же цифры полагают число беспаспортных рабочих на рыбных ловлях Азовского и Черного морей. Полиция городов приморских находится во всегдашних затруднительных обстоятельствах при стремлении охранять частную собственность граждан среди такого наплыва всякого сброда людей, где почасту кто с борка, кто с сосенки, кто прямо-таки с нерчинской каторги» (106; 241).

Все мы когда-то изучали историю: кто в школе, кто в вузе. И всегда, если только речь заходила о каторге и ссылке или о тюрьмах, то подразумевалось, что там томились только революционеры либо крестьяне, бунтовавшие против крепостничества, помещиков, чиновников, царского строя. Где бы ни упоминалась знаменитая Владимирка, все звенели по ней кандалами «бунтари». Ну, а если вдруг в школьном цикле произведений русской литературы и попадались разбойники (например, у А. С. Пушкина), то опять же все те же бунтари против социальной несправедливости – в «Дубровском», «Капитанской дочке». Разумеется, они ведь грабили только помещиков да купцов. То, что грабили они их не из каких-то возвышенных соображений, а ради наживы (нищих грабить не из чего) – это как-то проходило мимо внимания. Главное, что грабили, а иной раз и убивали «эксплуататоров», а следовательно, были борцами против «эксплуататорского строя». Логика простая.

Странник

На деле, по Владимирке звенели кандалами отнюдь не революционеры; ниже читатель увидит, как революционеры отправлялись в Сибирь. И грабили да убивали не только помещиков и купцов. При случае уводили лошадей, крали с пастбища коров, шарили по клетям и у крестьян, даже и не «кулаков-эксплуататоров». Просто у помещиков и купцов было чем поживиться, да ведь и крестьянин иной раз вез с ярмарки или с заработков пяток-другой рублишек, а то и несколько десятков целковых. А доброму вору все в пору. Современники довольно много писали о дорожных грабителях. Это называлось – «шалят». Да далеко ходить не надо: ведь в школьный курс русской литературы входили «Записки охотника» И. С. Тургенева, а там есть примечательный рассказ «Стучит». Повернись в рассказе дело иначе, дорожные «шалуны», перед тем «спать уложившие» купца, не только рассказчику-помещику горло бы перерезали, но и везшего его мужика ухайдакали бы, а тройку, с которой уже мысленно простился было Филофей, пропили бы за милую душу. И вся тут социальная справедливость.