Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Оставил нам свои воспоминания, в том числе о гимназических годах (1-я московская гимназия), известный историк и политический деятель П. Н. Милюков. О первых трех годах учебы он ничего не мог вспомнить – ни хорошего, ни плохого. «Для перехода в четвертый класс нужно было выдержать экзамен за все три первые года. Моя гимназическая работа была порядочно запущена, и нужно было проявить особое усилие, чтобы привести себя в порядок и не провалиться на экзамене – чего не допускало мое самолюбие. Я это усилие сделал, и оно не только дало мне возможность подтянуться внешним образом, но сообщило моральный толчок сознательным элементам моей натуры. Собственно, только с этого момента я могу считать начало своей вполне сознательной жизни…» (111; 60–61). Вот те слова, которые напрашиваются при чтении гимназических воспоминаний: сознательность, высокое сознание, сознательная жизнь! И это – у, по-нынешнему, детей 13–14 лет.

Не слишком блестящее материальное положение большей части интеллигенции и служащих, из которых и рекрутировалась основная масса гимназистов и студентов, заставляло уже в 4 – 5-м классах гимназии или реального училища прибегать к заработкам, хотя бы для получения возможности купить нужные книги, а то и в помощь семье. Так, будущий генерал А. И. Деникин обзавелся коньками «только в 4-м классе, после первого гонорара в качестве репетитора» (56; 10). После 5-го класса лето он уже репетиторствовал вне дома, в деревне. Репетиторство отстающих, подготовка малышей к поступлению в учебные заведения были наиболее распространенной формой заработков, и это сразу же ставило 12 – 14-летнего подростка в положение взрослого человека, ответственного за ученика, себя и семью. После смерти отца Деникина произошло «резкое изменение нашего «семейного статута». Школьные успехи, некоторая серьезность характера, вызванная впечатлениями от кончины отца и его предсмертного наказа – «береги мать»… и участие в добывании средств на хлеб насущный – с одной стороны. С другой – одиночество моей бедной матери, инстинктивно искавшей хоть какой-нибудь опоры, даже такой ничтожной, какую мог дать 15-летний сын… Все это незаметно создало мне положение равноправного члена семьи» (56; 34). Тогдашний ученик 6 – 7-го класса ощущал себя взрослым человеком и был им.

Взгляд педагогики того времени на детей, как на взрослых маленького роста, а затем и доверие к их сознанию вели к тому, что сами дети начинали рано смотреть на себя, как на взрослых, ощущать ответственность за себя, свои поступки, учебу, за своих близких и за будущее. Именно это, а не какие-то мифические высокие качества учебных заведений, программ и преподавателей были причиной формирования специалистов высокого класса и людей с высоким чувством долга. Если же наши чиновники от образования, журналисты и родители будут по-прежнему кричать о сложности нынешних примитивных программ и мифической перегрузке учащихся, если мамаши будут приводить за ручку двухметровых акселератов на кафедры и дотошно допрашивать, что сдавать, как сдавать на вступительных экзаменах и какие пути существуют в обход их, а студенты будут проводить лекционное время в буфетах – никакие реформы нашей системе образования не помогут.

Города собирали не только постоянных и временных рабочих и прислугу и не только воистину неоседлых обитателей – солдат и матросов. Город всегда стягивал огромные массы разного рода бродячего люда – от нищих до воров и грабителей. Это вполне понятно. В деревне профессиональному нищему, искавшему не кусок хлеба, а денег, поживиться было нечем. Воры в деревне водились, но «свои», шалые деревенские мужики, промышлявшие то случайными заработками, то охотой, а то и ночами шарившие по клетям. Были в деревне воры и посерьезней: «волки», воровавшие по пастбищам скот, и конокрады. Но все это было дело очень опасное, а воровство по клетям и малоприбыльное.

В городе же был люд, возле которого можно было получить Христа ради не кусок крестьянского хлеба, а деньги, у которого не хомут или вожжи, не бабьи тряпки, а более ценную добычу можно было унести. И укрыться в городе было легче, и сбыть краденое проще, и острог, сколь бы ужасен он ни был, все же не то, что жилистые бабьи или пудовые мужицкие кулаки, а то и кол, вбитый в задний проход неудачливому конокраду.

Так что русский город был еще и скопищем разного залетного люда. Сюда стекалось также множество «труждающихся и обремененных», выпавших из сословной среды. Это были многочисленные бродяги, босяки, о которых отчасти уже шла речь, а также сотни и тысячи нищих и странников, мало чем отличавшихся от бродяг.