Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

В первой половине XIX в., когда рабочим был или оброчный крестьянин, случайный человек, который один сезон работал здесь, другой – там, а на третий мог вообще мог не прийти в город, либо, когда это был вообще неуправляемый люмпен – босяк (он же галах, зимогор, золоторотец), бравшийся за случайную работу от случая к случаю, ни о каком рабочем законодательстве и регулировании положения рабочих не могло идти и речи; единственно, в чем проявилась инициатива правительства, это в запрещении в 1842 г. помещикам отзывать своих оброчных крепостных с фабрик до окончания срока найма.

Правда, была одна категория рабочих, положение которых строжайше регулировалось еще петровским законодательством – приписные (то есть приписанные правительством к казенным заводам) и посессионные (купленные хозяевами к заводам и продававшиеся вместе с ними) крестьяне. Их повинности заключались в работах, главным образом вспомогательных, на заводские нужды: рубке и сплаве леса, выжиге угля, перевозках, земляных и строительных работах. Но это были именно крестьяне, ведшее свое хозяйство, а за строго оговоренные работы (их характер, объем, расстояние от места жительства и пр.) получавшие «задельную» плату. Лишь часть посессионных работала непосредственно на предприятиях, в ткацких «светелках», у стекловаренных печей, подле доменных и пудлинговых печей, на кричных молотах, где многократно проковывались двенадцатипудовые крицы, у прокатных станов. И сейчас, при современном уровне механизации, работа в горячих цехах считается тяжелой и вредной, что же говорить о том времени…

Но подлинной каторгой были работы «в горе»; недаром управляющие отправляли туда ослушников в качестве наказания, и недаром горнорудные работы были самыми распространенными каторжными работами. На большой глубине, спускаемые туда в бадье, рабочие обушками (род кирки с одним клювом) долбили железную или медную руду, мокрые от струящихся со свода и по стенам грунтовых вод, в духоте, при постоянной угрозе обвала. Горняк, если не погибал, то «израбатывался» годам к тридцати пяти, и, чтобы содержать семью и больного отца, «в гору» шел его сын: там немного выше была «задельная» плата. Ничем не лучше были работы и в глубоких каменноугольных шахтах Донецкого бассейна. Навалоотбойщики в забое, при тусклом свете блендочки, маленькой масляной лампы с толстым стеклом, обушками сначала подрубали пласт, а затем обрушивали его. Поскольку пласты нередко были тощими, а выбирать пустую породу было нецелесообразно, навалоотбойщикам частенько приходилось работать лежа или сидя, скорчившись в три погибели. Обрушив пласт, навалоотбойщик брался за лопату, загружая уголь или руду в прочный деревянный ящик на низеньких сплошных полозьях, подшитых железом. Точно так же, ползком или на четвереньках, надев через плечо широкую лямку, саночник тянул эти санки к штреку. Разумеется, крепи в забоях не было, и пласты угля и породы нередко обрушивались, калеча или погребая под собой рабочих. В штреке добыча перегружалась из санок в вагонетки, запряженные лошадьми, всю свою жизнь проводившими на рудничном дворе под землей и здесь и умиравшими; от постоянно царившего полумрака лошади эти нередко слепли. На задок вагонетки становился коногон и во всю прыть гнал лошадь к шахтному стволу. Своды штреков и кавершлагов (поперечных штреков) были невысоки, опять же из-за невыгодности подъема «на гора» пустой породы, и коногоны, все лихие, отчаянные парни, время от времени разбивали себе головы о бревна низкой шахтной крепи (ее устанавливали рабочиекрепильщики, или «столбовые»); об этом была даже сложена шахтерами песня: «Гудит над шахтою сирена, бежит народ толпой густой. А молодого коногона несут с разбитой головой». На рудничном дворе, куда выходил шахтный ствол, добычу и пустую породу перегружали в огромные бадьи, воротами поднимавшиеся вверх. В этих же бадьях спускались в шахту и поднимались из нее рудокопы.

Работа эта, как догадывается читатель, была и очень тяжелой, и опасной – во тьме, чуть рассеиваемой тусклыми блендами, в вечной сырости от постоянно сочившихся грунтовых вод, превращавших пыль в липкую грязь. Пыль эта забивала легкие, и шахтеры отхаркивали ее вместе с частицами легких. А в медных рудниках к этому добавлялась ядовитая окись меди. Не лучше было и на серебряно-свинцовых рудниках: от окиси свинца быстро начинали выпадать волосы, крошиться зубы, кровоточить десны, а затем начиналось кровохарканье и наступало скорое избавление от этого нечеловеческого труда и нечеловеческой жизни.