Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Закончив описание этого периода, необходимо оговориться. Понятия «надлом» и «слом» здесь все же достаточно условные: самостоятельных, независимых от прошлого фазисов истории не существует, и даже при самом остром желании «до основанья разрушить» старый мир и построить «новый», этот «новый мир» с необходимостью наследует множество черт «проклятого» старого мира, и, увы, как правило, не самые лучшие: худое всегда устойчивее.

Духовной основой существования любой нации является «национальная идея». Это нечто неуловимое и неформулируемое в принципе. Мы не можем взять книжку и вычитать несомненно существующие национальные идеи – германскую, английскую, французскую или американскую (национальная идея не имеет ничего общего с государственным лозунгом типа «Германия превыше всего», «Правь, Британия, морями» или «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»: лозунги временны, национальная идея вечна). Это лишь ощущение своей «народности», причастности к многовековой жизни предков, к истории нации (но не государства! – государства временны). Это ощущение может быть неосознанным либо осознанным. Неосознанным оно было у крестьянства, веками жившего традиционной жизнью, как жили пращуры (отчасти – старое городское мещанство, как Ростовцев из «Жизни Арсеньева» И. А. Бунина). Крестьянство – главный носитель национальной идеи. Уничтожьте крестьянство – и вместе с носителем исчезнет национальная идея. Так и произошло в советскую эпоху. Сознательный носитель национальной идеи – интеллигенция, опирающаяся на «потребление» национальных культурных ценностей. Для этого нужны годы познания своей нации, ее прошлого и настоящего, прежде всего путем чтения и, главное, – осмысления прочитанного. Потому ограничивающие свое чтением Поль де Коком и Понсон дю Терайлем или Пикулем и Марининой – не интеллигентны, ибо осмысливать там нечего (можно лишь осмысливать самих этих писателей, их книги, как факт истории культуры). Уничтожьте интеллигенцию – исчезнет вместе с еще одним носителем национальная идея. Уничтожьте национальную идею, и вместо нации получите население – «храмину рассыпанную», послушный объект манипуляции политиканов.

Русская интеллигенция к началу ХХ в. подошла к полному и всестороннему познанию сущности нации, ее состояния в настоящем и ее истории. Статистика, настоящая статистика, есть средство познания современного положения нации. В России второй половины XIX в. возникла лучшая в мире земская статистика; это признавал и В. И. Ленин, отнюдь не склонный хвалить что-либо в «царской» России (Россия не может быть княжеская, царская, генсековская или президентская, ибо князья, цари, генсеки и президенты – лишь бабочки-поденки, порхающие по ней; это князья и цари были российскими). Средством познания настоящего и прошлого нации являются краеведение, народоведение. К началу ХХ в. в России сложилась мощная традиция народоведения и разработан был инструментарий изучения нации. Императорское Русское географическое общество, Этнографическое бюро князя Тенишева, десятки центральных и местных научных обществ и кружков, вроде Абрамцевского в имении С. И. Мамонтова или Талашкинского в имении княгини М. К. Тенишевой, рассылали многие тысячи анкет с подробными вопросниками, имели сотни, а может быть, и тысячи корреспондентов на местах – священников, учителей, тех же земских статистиков, вели огромную публикаторскую деятельность, познавая нацию и сохраняя традиции. Армия интеллигентов, таких как А. Н. Энгельгардт, С. В. Максимов или П. В. Якушкин, движимых не научным любопытством и не профессией этнографа, а желанием узнать свой народ, свою нацию, познать самое себя, годами жили в деревне, прошли всю страну из конца в конец, проникая в самые отдаленные уголки. Инженер-химик по профессии, один из создателей цветной фотографии С. М. Прокудин-Горский изъездил всю Россию и запечатлел ее на многих тысячах фотографических негативов. В начале ХХ в. русские историки подошли к пониманию истории страны как истории ее народа, истории людей, а не государей и государства, на десятилетия опередив западноевропейскую историческую науку – и французскую школу «Анналов», и, уж тем более, современные германскую «Историю повседневности» (Alltagsgeschichte) и итальянскую «Микроисторию». Это новое понимание истории нашло теоретическое выражение в «Философии истории» Л. П. Карсавина, к счастью, высланного большевиками за границу, а не расстрелянного в подвалах Лубянки, – иначе бы мы не имели возможности прочесть этот труд. В начале ХХ в. в десятках объемистых книг и многотомных трудов была воссоздана незамутненная идеологическими умозрениями история национального духовного, идейного и художественного наследия, и маститыми учеными, вроде А. Н. Пыпина, П. Н. Милюкова, М. О. Гершензона или Д. Н. Овсянико-Куликовского, И. Э. Грабаря, и скромными провинциалами, вроде И. Евдокимова.