Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Фельтринелли не читал по-русски, поэтому, вернувшись из Берлина с рукописью, он послал ее на рецензию Пьетро Цветеремичу, итальянскому слависту. Суждение Цветеремича оказалось кратким: «Не издавать такой роман [296] Carlo Feltrinelli, Feltrinelli, 101. — совершить преступление против культуры».

Казалось, отдав рукопись Д'Анджело, Пастернак был вполне доволен собой. Однако он прекрасно понимал, что близкие, возможно, считают его безрассудным. Когда он в майское воскресенье сообщил обо всем пасынку и невестке, то просил ничего не говорить Зинаиде Николаевне. Однако вскоре за ужином с друзьями Пастернак все же сам заговорил о рукописи.

«Что еще за ерунда?» [297] Вячеслав Иванов // Звезда. 2010. № 1. 152. — нахмурилась Зинаида. Все сидевшие за столом замолчали.

В тот день, когда к Пастернаку приезжал Д'Анджело, Ивинская была в Москве и вернулась в Переделкино лишь поздно вечером. Пастернак встретил ее на дороге у своей дачи и сказал, что его навестили два очаровательных молодых человека, итальянский коммунист и представитель советского посольства в Риме. Спутник Д'Анджело не был дипломатом; Пастернак просто хотел смягчить тот факт, что он передал рукопись совершенно незнакомым людям, один из которых к тому же был иностранцем. Ивинская пришла в ярость; она понимала, что никакая оттепель не защитит писателя, который бросил вызов системе, якшаясь с представителями Запада.

Ивинская ездила в Москву на переговоры в Гослитиздат. Речь шла об издании однотомника стихов Пастернака. Издание осуществлялось под руководством сочувствующего молодого редактора Николая Банникова.

«Ведь это может сорвать работу над однотомником!» [298] Ивинская. В плену времени, 233. — воскликнула Ивинская, узнав новость. Кроме того, она боялась за свою безопасность. «Ты вспомни — я уже сидела, и уже тогда, на Лубянке, меня без конца допрашивали о содержании романа… я просто удивляюсь, как ты мог это сделать!»

Пастернак немного засмущался, но извиняться не собирался.

«Да что ты, Лелюшка, раздуваешь, все это чепуха… Ну почитают; я сказал, что я не против, если он им понравится — пожалуйста — пусть используют его как хотят!»

Чтобы успокоить возлюбленную, Пастернак согласился с тем, чтобы Ивинская попробовала вернуть роман, раз она так расстроена. По крайней мере, она могла разузнать, как реагируют на его поступок официальные лица.

Ивинская круто развернулась и помчалась в Москву, к Банникову. Редактор был знаком с романом. Рукопись уже несколько месяцев пылилась в Гослитиздате, и Пастернак ссылался на нее во вступительной заметке к своим стихам: «…Совсем недавно я закончил [299] Yevgeni Pasternak, Boris Pasternak: The Tragic Years, 215. главный и самый важный свой труд, единственный, которого я не стыжусь и за который смело отвечаю, — роман в прозе со стихотворными добавлениями «Доктор Живаго». Разбросанные по всем годам моей жизни и собранные в этой книге стихотворения являются подготовительными ступенями к роману».

Издательство многозначительно молчало о судьбе рукописи Пастернака — почти наверняка из-за того, что старшие редакторы считали роман спорным. Банников испугался, узнав от Ивинской, что произошло. Уже после ее ухода он написал записку, которую принесли к ней домой в Потаповский переулок: «Как можно настолько не любить свою страну [300] Ивинская. В плену времени, 237. ; можно ссориться с ней, но во всяком случае то, что он сделал, — это предательство, как он не понимает, к чему он подводит себя и нас».

Фельтринелли приступил к закреплению своих прав. В середине июня он написал Пастернаку, поблагодарил его за возможность напечатать «Доктора Живаго». Он назвал роман трудом огромной литературной важности. Затем он перешел к делу; он обсуждал авторский гонорар и права на издание в других странах. Письмо Фельтринелли доставил с оказией доверенный курьер; к нему прилагались два экземпляра договора. Если бы Пастернак в самом деле хотел вернуть роман, момент был самым подходящим. Но он не передумал. Через пару недель после встречи с Д'Анджело Пастернака навестил итальянский литературовед Этторе Ло Гатто и предупредил: как только роман выйдет в свет, его автора ждут «всевозможные беды». Пастернак решил подписать договор с Фельтринелли. В конце июня Пастернак пишет издателю: хотя деньги его не совсем не интересуют, он понимает, что в силу географических и политических причин получить гонорар он не сможет. Писатель напоминал Фельтринелли о большом риске, какому он подвергнется, если первое издание выйдет на Западе, но не запретил ему издавать роман: «Если его издание здесь [301] Carlo Feltrinelli, Feltrinelli, 102–103. , обещанное несколькими нашими журналами, будет отложено, а у вас выйдет первым, я окажусь в трагически тяжелом положении. Но это не ваша забота. С Богом, приступайте к переводу и печати, и удачи! Мысли рождаются не для того, чтобы их прятали или душили при рождении, но для того, чтобы их передавали другим».