Как-то вечером в апреле 1934 г. Пастернак встретился с Осипом Мандельштамом на Тверском бульваре. Мандельштама — страстного, самоуверенного [107] Akhmatova, My Half-Century, 85.
и блестящего собеседника — Пастернак признавал равным себе мастером. Помимо всего прочего, Мандельштам имел неосторожность критиковать режим при посторонних. Прямо на улице, так как «у стен есть уши», он прочел Пастернаку свои новые стихи о Сталине:
Мы живем, под собою не чуя страны [108] Nadezhda Mandelstam, Hope Against Hope, 13.
,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, дарит за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая грудь осетина.
В ОГПУ попал другой вариант [109] Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 172.
начала: «только слышно кремлевского горца, / Душегубца и мужикоборца». «Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал [110] Ивинская. В плену времени.
, — сказал Пастернак, — потому что, знаете, сейчас творятся очень опасные вещи. Начали сажать людей». Он назвал стихотворение «актом самоубийства» и просил Мандельштама больше никому его не читать. Мандельштам не послушал; естественно, его выдали. Рано утром 17 мая за Мандельштамом пришли. Накануне к ним приехала Анна Ахматова; она ночевала у Мандельштамов. Во время обыска хозяева и гостья сидели молча в страхе; было так тихо, что они слышали, как сосед играет на гавайской гитаре [111] Akhmatova, My Half-Century, 101.
. Проводившие обыск агенты взрезали корешки книг, чтобы проверить, не спрятана ли там копия крамольных стихов, но так ничего и не нашли. Мандельштам не записал стихотворение на бумаге. Было уже светло, когда поэта отвезли на Лубянку, внушительный комплекс в центре Москвы, где размещалось Объединенное государственное политическое управление. Следователь показал Мандельштаму копию стихотворения — должно быть, записанную осведомителем по памяти. Мандельштам понял, что обречен [112] Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 175.
.
Пастернак обратился к Н. И. Бухарину, недавно назначенному редактором ежедневной газеты «Известия», которого Ленин называл «любимцем партии», с просьбой помиловать Мандельштама. Бухарин принадлежал к числу старых большевиков. Он знал и любил художественную элиту страны, даже тех, кто не поддерживал официальную идеологию. По словам его биографа, он был «упорным оппонентом культурной регламентации». «Мы подаем удивительно однообразную идеологическую пищу» [113] Бухарин. Злые заметки. Цит. по: Cohen, Bukharin and the Bolshevik Revolution, 238.
, — жаловался Бухарин. Став во главе «Известий», он старался печатать как можно больше новых авторов. Пастернак только что опубликовал в «Известиях» несколько своих переводов из грузинских поэтов Паоло Яшвили и Тициана Табидзе.
Бухарина не было, когда Пастернак зашел к нему; поэт оставил записку, в которой просил вмешаться в дело Мандельштама. К письму Сталину в июне 1934 года Бухарин приписал: «Пастернак очень взволнован арестом Мандельштама» [114] письмо Бухарина Сталину, июнь 1934 г. // Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 558. Оп. 11. Д. 709. Л. 167.
.
Просьбы подействовали, и Мандельштаму, которого вначале обвинили в терроризме и собирались послать на строительство Беломорско-Балтийского канала, сменили статью на более мягкую. Теперь его обвиняли в «сочинении и распространении контрреволюционных стихов». Сталин отдал лаконичный и леденящий душу приказ: «Изолировать, но сохранить» [115] Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 182.
. 26 мая Мандельштама приговорили к трем годам ссылки в городе Чердынь на Урале. Жена поехала с ним.
В Чердыни Мандельштам выбросился из окна больницы на третьем этаже. К счастью, он упал на кучу земли, на то место, где собирались сделать клумбу, и лишь вывихнул плечо. Его жена посылала в Москву телеграмму за телеграммой, требуя, чтобы Осипа Эмильевича перевели в более крупный город. Она утверждала, что ему необходимо наблюдение психиатра. ОГПУ как будто прислушалось к ее просьбам; ведь Сталин приказал сохранить ему жизнь. Более того, в Москве вскоре должен был состояться Первый съезд советских писателей, и руководству не нужна была смерть выдающегося поэта. Дело Мандельштама снова привлекло к себе внимание Сталина, и он решил поговорить с Пастернаком напрямую.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу