Александр Борщаговский - Русский флаг

Маша опустилась на садовую скамейку у гранитной колонны. Зарудный молча сел рядом. Девушка посмотрела на его лицо, еще более суровое в темноте, и сказала:

- Говорят, вы поете? Спойте мне, прошу вас.

Она взяла его за рукав, и Зарудный растерянно ответил:

- Я без гитары не пою. Голоса-то, собственно, у меня нет. Одна разве душевность.

Она знала, что Зарудный живет далеко, у Култушного озера, на северной окраине поселка. Но Маше доставляло удовольствие видеть, как послушен ей Зарудный, и она полушутя сказала:

- А если я вас попрошу сходить за гитарой? Право, Анатолий Иванович! А? Сходите, дружок!

Зарудный покосился на нее, встал, заслонив собой колонну и тонкий крест на ней.

- Что ж, извольте, - отозвался он просто, - схожу.

Маша растерялась:

- Нет, нет! Что вы! Не нужно! Я пошутила.

А Зарудный все еще продолжал стоять, глядя на нее в нерешительности.

- Мне холодно, - зябко повела плечами Маша.

- Я попрошу у Юлии Егоровны платок.

- Не нужно. - Девушка помолчала немного и вдруг спросила с неожиданной серьезностью: - Ваши родители живы, Анатолий Иванович?

- Да, - ответил он, недоумевая.

- Они пишут вам?

Зарудный замялся было, потом ответил с какой-то нарочитой твердостью:

- Им недосуг было грамоте научиться: всё труды, заботы, беды... Лицо Зарудного сделалось замкнутым и неприветливым. - И старшим братьям тоже недосуг... На меня одного только и хватило пороху, с меня одного и спрос... - Он усмехнулся, заметив смущение Маши. - Но старики у меня преудивительные: умные, милые, в целом мире веруют только в бога и в титулярного советника Анатолия Зарудного.

Маше почудилась насмешка в тоне Зарудного, и она спросила с вызовом:

- А ведь, правда, я глупая, Анатолий Иванович?

- Что вы, Машенька! - Зарудный вдруг остро ощутил, что ему уже не восемнадцать, а скоро тридцать. - Вы простая и хорошая...

Но Маша настаивала:

- Глупая, глупая! Когда мы уезжали из Иркутска, я плакала навзрыд. Думала, что кончается жизнь. У каменных ворот за городом мне хотелось спрыгнуть с возка и целовать землю. Все осталось позади - детство, подруги, светлая, прозрачная река. Разлуку с Москвой я почти не переживала - была девочкой. А тут словно оборвалось что-то, будто захлопнулась дверь и ржавые петли пропели: "Аминь, аминь..."

- Вы оставили там друга?

Маша запнулась. Наверху, в листве, речитативом запела птица: "Чи-у-ичью видь-и-и-ти-у... чи-у-ичью видь-и-и-ти-у-у..."

- Да, - ответила наконец Маша. - Настоящего друга. Такого же сумасброда, как я, и лучшего из всех, кого знала в жизни.

- Вы так мало жили, Маша, мало видели!

- Потому и глупая. Из Иркутска уезжала рыдая, а здесь за полгода так привязалась ко всему, что и жизнь бы прожить тут не страшно. Глупый щенок! Ткнули его куда-то в чулан, кто-то сунул корочку - он и доволен, и рад, и повизгивает от счастья...

В такие минуты Маше до слез становилось жалко себя, и непонятная боль сжимала сердце.

Птица запела совсем близко: "Чи-у-ичью видь-и-и-ти-у..."

Маша подняла голову и с каким-то упреком сказала Зарудному:

- Хоть бы прослезились над моей бесталанной судьбой, бесчувственный вы человек!

Зарудный усмехнулся и убрал упавшую прядь со лба.

- Вы напоминаете мне вот эту пичужку. Ее здесь зовут чавычулькой. Правда, похоже?

"Чи-у-ичью видь-и-и-ти-у", - громко пела птица, будто торопясь подтвердить слова Зарудного.

- Странное название - чавычулька. Как вы находите? - спросил Зарудный.

- Очень, - согласилась Маша.

- Она прилетела к нам, чтобы объявить голодным людям, что идет чавыча - самая вкусная и самая крупная из местных рыб. Это радость рыболова. "Чавычу видела тут", - как бы говорит она изголодавшимся людям. Слышите? "Чи-у-ичью видь-и-и-ти-у!" Народ верит, что вместе с ней непременно приходит чавыча. За Уралом ее, кажется, зовут "чечевицей" или "Тришку вижу"... Но это все не то. Только в нашем крае люди знают ее действительное назначение...

Маша задумалась.

- Как хорошо делать людям добро, - прошептала она, - приносить счастье... А какая она? Большая?

- Не больше воробья. Серая, с маленьким клювом. На шее белый галстук, а затылок, кажется, черный. Ее трудно рассмотреть - непоседа. А в общем обыкновенная птаха.

Рука Маши взволнованно гладила кружевной воротник.

- Я хочу дружить с вами, Анатолий Иванович, - сказала она проникновенно. - Хорошо?

И, не дав ему ответить, проговорила, по-детски повиснув на руке Зарудного:

- Я совсем озябла. Идемте поскорей к людям!

Зарудный покорно шел за Машей.