Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Рассматриваемый вопрос был внесен в Политбюро Н.Н. Крестинским. 19 апреля, когда трудные переговоры Майского с Юрье-Коскиненом близились к завершению (конвенция была подписана 22 апреля), он обратился к Сталину с просьбой утвердить предлагаемое решение путем опроса членов «инстанции». Содержание записки позволяет предположить, что Крестинский исходил из возможности, что Генеральный секретарь мог быть уже осведомлен Майским относительно расхождений между ним и руководством НКИД. Коллегия не разделяла мнение полпреда, что вопрос о свидетелях и экспертах является несущественным и по нему следует уступить финской стороне, так как в противном случае ратификация пакта о ненападении окажется отложенной на неопределенное время, в течение которого общая политическая ситуация может измениться настолько, что не удастся избежать одновременной ратификации пактов другими прибалтийскими государствами. К письму Крестинского прилагался проект постановления Политбюро из двух пунктов, которые в окончательном решении Политбюро были сведены в один [1031]. Решение было оценено Стомоняковым как «неожиданно более жесткое», несмотря на то, что в нем по существу подтверждалась прежняя позиция СССР по вопросу о свидетелях. Уступка финской стороне – согласиться на приглашение, кроме экспертов, других лиц, – означала, что Политбюро не допускало упоминания термина «свидетель», не говоря уже о возможности приглашения свидетелей с обоюдного согласия сторон, как предлагала Коллегия НКИД [1032]. Коллегия предлагала «отклонить предложение финнов о праве каждой стороны приглашать на заседания согласительной комиссии свидетелей и об обязанности согласительной комиссии выслушивать всех этих свидетелей». Вместе с тем она не была против «вызова и допроса свидетелей» с обоюдного согласия сторон [1033].

Решение Политбюро было незамедлительно доведено до сведения И.М. Майского, однако при переговорах с финнами он отклонился от полученной директивы. В результате, как отмечал позднее Стомоняков, вторая статья Конвенции предоставила им право требовать вызова «лиц, свидетельские показания которых» финская сторона сочла бы полезными, тогда как следовало добиться формулировки: «сообщения которых будут признаны полезными» (что позволяло трактовать эти «лица», как «экспертов», а не как «свидетелей»). Замена «сообщение» понятием «déposition» – «свидетельское показание», считал Б.С. Стомоняков, было явным просчетом полпреда (который он объяснил Секретарю ЦК ВКП(б) недостаточным знанием Майским французского языка) [1034]. Член Коллегии, правда, отмечал, что вызов таких лиц может произойти только по постановлению самой комиссии, а не одной из сторон (что соответствовало решениям Коллегии и Сессии), но формулировка конвенции все же давала финской стороне право настаивать на вызове свидетелей и продолжении судебного следствия. Можно отклонить просьбу раз, другой, но делать это постоянно невозможно, и когда-нибудь количество перейдет в качество и создаст для СССР политические затруднения, констатировал он.

Невыполнение решения Политбюро, несмотря на раздражение Стомонякова, не имело серьезных последствий для Майского, полугодом позже назначенного полпредом в Англии, однако отозвалось в переговорах СССР о заключении согласительных конвенций с Латвией и Эстонией [1035].

23 апреля 1932 г.

15. – О продлении торгового договора с Латвией (т.т. Стомоняков, Крестинский, Розенгольц).

а) заявить латышам, что продлить договор в виду мирового экономического кризиса на старых условиях не можем.

б) по импорту из Латвии исходить из цифры 2 млн. рублей максимум.

Выписки посланы: т.т. Крестиискому, Розенгольцу.

Протокол № 97 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 23.4.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 107.

Срок действия заключенного на пять лет советско-латвийского торгового договора истекал 5 ноября 1932 г. За полгода до этой даты (т. е. к 5 мая) советской стороне предстояло решить, денонсировать ли договор, в противном случае его действие автоматически продлевалось еще на один год. В силу различных причин. Москве не удалось использовать торговый договор для извлечения крупных политических выгод в Латвии, тогда как с точки зрения двусторонних связей он наносил СССР заметный экономический ущерб. На протяжении почти всего периода действия договора Советский Союз имел в торговле с Латвией отрицательный платежный баланс (что фактически предусматривалось самим договором). В 1931 г., когда доля СССР в латвийском экспорте достигла 20,2 %, дефицит составил 16,5 млн. лат [1036]. Поэтому наркому внешней торговли А.П. Розенгольцу и члену Коллегии НКИД Б.С. Стомонякову оказалось нетрудно к концу зимы придти к обоюдному мнению о желательности денонсации этого договора в принципе [1037].