Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Руководители ЦК солидаризировались с позицией Крестинского, изложенной в его письме от 31 января. Однако немедленно вслед за принятием рассматриваемого постановления в НКИД было получено сообщение Стомонякова о появлении новых пунктов разногласий с латышами на переговорах, что побудило Крестинского 1 февраля направить Генеральному секретарю новое обращение. В нем перечислялись все оставшиеся пункты разногласий на переговорах и предлагались рекомендации по их преодолению:

– формулировка во Введении о сохранении в силе Мирного договора (согласиться с предложениями Латвии);

– упоминание во 2 абзаце ст. 1 и в Протоколе о пакте Келлога (уступить, но в последнюю очередь);

– формулировка о сохранении в силе заключенных ранее договоров (оснований для возражений Крестинский не находил);

– 30-дневный срок обмена ратификационными грамотами (это требование исходило от Польши, принципиального значения не имеет, «но будет выглядеть внешне неприятно» и потому его следует отклонить, предложив указать не срок обмена грамотами, а срок ратификации. Поскольку в Риге на это не пойдут, то будут вынуждены отказаться и от фиксации срока обмена ратификационными грамотами);

– абзац о досрочной денонсации пакта (Стомоняков продолжает считать, что следует предложить зафиксировать в дополнительном протоколе право Латвии досрочно денонсировать пакт в случае советско-эстонской войны. По мнению Крестинского, такой шаг лишь ухудшил бы ситуацию).

Крестинский полагал, что дальнейшее пребывание Стомонякова в Риге «политически неудобно» для СССР и просил разрешить Стомонякову, если в течение ближайших 2 дней не будет достигнуто соглашения «на предлагаемой мною в этом письме основе», вернуться в Москву, предложив латышам продолжить переговоры в советской столице [979].

Уже отправив письмо Сталину, Крестинский получил выписку с текстом постановления Политбюро от 1 февраля. Не дожидаясь получения письма адресатом, он «дополнительно устно запросил», как быть с вопросом, не предусмотренным в решении – о сроке обмена ратификационными грамотами. Ответ гласил, что вопрос принципиального значения не имеет и переговоры тянуть не следует [980]. В тот же день Крестинский направил Стомонякову новые инструкции.

Упомянутые в постановлении Политбюро переговоры с Эстонией о заключении пакта о ненападении формально начались 8 декабря 1931 г. 1 января

1932 г. М.М. Литвинов принял, эстонского посланника Ю. Сельямаа, который вручил ему проект пакта, оказавшийся копией польского документа [981]. Через день после начала советско-латвийских переговоров в Риге эстонская сторона предложила Литвинову поручить Стомонякову ведение переговоров в Риге и о советско-эстонском пакте. Нарком отклонил это предложение, заявив, что СССР намерено вести переговоры с каждым государством в отдельности [982]. До 23 января переговоры о пакте с Эстонией велись Литвиновым (с 20 января в них стал принимать участие Крестинский); после отъезда Литвинова в Женеву переговоры продолжил Крестинский.

В ходе переговоров с Латвией Стомонякову пришлось столкнуться с серьезным противодействием эстонской дипломатии. В ряде случаев, как сообщал заведующий 1 Западным отделом Ф.Ф. Раскольникову, латыши были готовы пойти на уступки, но «их тянули за фалды эстонцы» [983]. Давление, оказанное МИД Эстонии на Ригу через своего поверенного в делах Мелдера, превзошло все ожидания. Когда была определена дата подписания советско-латвийского пакта (28 января), Мелдер добился приема у министра иностранных дел Зариныша, а затем и у президента Квесиса и убедил их повременить, поскольку в текстах пакта и протоколов имелись предложения, не устраивавшие союзницу Латвии Эстонию. Полпредству СССР пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться скорейшего созыва заседания Иностранной комиссии сейма Латвии, которая высказалась за скорейшее подписание пакта. Б.С. Стомоняков был склонен объяснять действия эстонской дипломатии влиянием Польши, стремившейся затягиванием переговоров избежать изолированного положения Румынии и приобрести тем самым дополнительный козырь в советско-румынских переговорах [984].

Вопреки формулировке рассматриваемого постановления Политбюро, создающей впечатление, что переговоры с Эстонией предполагалось возложить на советского уполномоченного в Риге, нет никаких свидетельств, что в конце января 1932 г. в Москве действительно склонялись к переносу советско-эстонских переговоров из столицы СССР в Латвию. Подобные предложения поступали лишь из Таллина и неизменно отклонялись НКИД. Указание на откладывание дальнейших переговоров отражало, с одной стороны, ранее высказывавшуюся уверенность в том, что до тех пор, пока не прояснится ситуация на советско-польских переговорах о пакте, эстонцы будут затягивать дело. С другой стороны, парафирование 25 января 1932 г. договора о ненападении между СССР и Польшей и происшедшее несколькими днями ранее подписание аналогичного советско-финляндского договора затрудняло положение Эстонии.