Александр Шубин - Махно и махновское движение

В соответствии с решениями III съезда Советов каждый населенный пункт должен был выставить полк (80–300 человек), который затем вооружается, избирает командование и выступает на фронт. Вместе сражались люди, которые давно знали друг друга и доверяли командиру. Деревня, выставившая полк, охотно снабжала его — ведь полк состоял из родственников крестьян Бойцы, в свою очередь, знали, что отступить на сотню километров — значит, поставить под удар собственные хаты.

Очевидно, что повстанческая армия была призвана ограждать население и общественные структуры от угрозы не только извне, но и изнутри района. Периодические вспышки бандитизма были вообще чрезвычайно характерны для этого периода революции: «В городе грабежи, пьянство, разгул, которые начинают захлестывать армию», — докладывал после занятия Харькова командующий группой войск РККА В. Ауссем. 45 Другой эпизод: «В конце апреля полк стоял на станции Тетерев, красноармейцы безнаказанно бесчинствовали — грабили, избивали пассажиров, убили несколько евреев," 46 — вспоминает Антонов — Овсеенко о похождениях 9‑го полка РККА.

Здесь уместно привести фрагмент беседы Наркома Украины А. Затонского с красноармейцами, которых пришлось уговаривать не поворачивать на Киев, чтобы «разделаться с Чекой и Коммунией»: «Наконец один уже пожилой дядько спрашивает: «А чи правда, що Раковский жид, бо кажут, що раньше большевики були, а потім жиди комуніста Раковського посадили».

Удостоверяю, что товарищ Раковский самого православного происхождения, что коммунисты — это те же большевики». 47 Известны многочисленные еврейские погромы с участием РККА. 48

Известно, что антисемитизм был характерен и для значительной части белого движения. Если верить Чубенко, атаман Шкуро, пытаясь привлечь Махно на свою сторону, писал ему: «Ведь ты все равно бьешь комиссаров, и мы бьем комиссаров, ты бьешь жидов, и мы бьем жидов, так что нам не из–за чего воевать». 49 Впрочем, об антисемитизме и грабежах со стороны белого движения писали и его идеологи. Вспоминая об отступлении зимы 1920 г., один из идеологов белого движения В. Шульгин пишет: «Почти что святые» и начали это белое дело, но что же из него вышло? Боже мой!.. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов»…Деревне за убийство было приказано доставить к одиннадцати часам утра «контрибуцию» — столько–то коров и т. д. Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открылась бомбардировка.

Мы, — как немцы, сказано, сделано… Огонь!..

Кого убило? Какую Маруську, Евдоху, Гапку, Приску, Оксану? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения бандитами»?

Мы также относимся к «жидам», как они к «буржуям». Они кричат: «Смерть буржуям», а мы отвечаем. «Бей жидов». 50 Эти заметки — приговор белому делу, но и повод заметить несомненное сходство между рождавшимися одновременно двумя формами тоталитаризма — красным, сделавшим ставку на создание своей собственной новой элиты, способной управлять перестроенной по военному образцу страной — плацдармом для интернациональной революционной войны; и белой, трехцветной, коричневой — как угодно — сделавшей ставку на диктатуру старой элиты, деградировавшей под влиянием войны, пропитавшейся расизмом, зато более терпимой к частной собственности.

Если говорить о «революционных войсках», то разгул солдатского бандитизма, принимавшего часто антисемитскую окраску, можно объяснить особой психологической ситуацией, в которой оказался солдат в 1918–1919 годах. Он был силой, на которую опиралась диктатура. Он добывал партиям власть и считал себя вправе в случае чего «навести порядок». Сила порождала ощущение вседозволенности, постоянные перебои в снабжении и выдаче жалования — ощущение «неблагодарности» со стороны властей. И здесь обстановка социальной катастрофы, маргинализации и радикализма способствовала выходу на поверхность темных антисемитских инстинктов.

На этом фоне Махновский район представлял собой относительно спокойное образование. Комплектование махновской армии из местных крестьян серьезно препятствовало бандитизму в основной зоне движения. Еще в январе 1919 г. сам Махно и его командиры участвовали в жестоких убийствах (не принявших, в отличие от территорий, контролируемых другими режимами, массового характера). 51 Но затем такая практика надолго прекращается.

Впоследствии эта сторона революции угнетала Махно, и он писал о жестокости гражданской войны: «В этой жестокой борьбе моральные стороны преследуемой нами цели будут неизбежно уродоваться и будут такими уродливыми казаться всем до тех пор, пока связанное с этой целью намечаемое нами дело борьбы не будет признано всем населением своим делом и не начнет развиваться и охраняться непосредственно им самим». 52