Дмитрий Волкогонов - Ленин (Глава 3)

Карты были открыты: большевики были готовы взять власть целиком. Более того - в "каждую минуту". А поскольку им никто не собирался преподносить ее как верительные грамоты, то большевистское руководство почти не маскировало своих решительных намерений захватить власть. Но для этого нужно было еще больше укрепить свое и так немалое влияние на заводах и фабриках, в воинских частях и на кораблях.

Каждый день поздно ночью Ленин, едва сняв верхнее платье, падал в изнеможении на кровать и забывался тяжелым, тревожным сном. Пришел момент осуществить все то, о чем он говорил более двух десятилетий. Может быть, ему снился зал хохочущего съезда, когда он заявил, что есть партия, готовая взять власть в любую минуту? Может быть, это донкихотство в истории будут приводить как пример политической легковесности? Ленин и сам верил с трудом в то, что он сказал тогда. Но политическая игра теперь пошла по-крупному, на фоне эпох, континентов, народов, формаций.

Короткий сон не освежал. Ему было трудно, но он пересиливал себя. Проснувшись, Ленин чувствовал тупые боли в голове, но рука тянулась к ручке: нужно было писать новую статью, готовить передовицу "Правды", а затем, просмотрев утреннюю почту, определить, кому сегодня давать разносную отповедь: Церетели, Чернову, Плеханову или министрам Временного правительства вкупе с их "зарубежными хозяевами"?

По совету близких, а Ленин всегда был очень внимателен к своему здоровью, решил на пару недель укрыться от революционного шума за городом, издали наблюдая и влияя на развитие событий. Вместе с Марией Ильиничной в сопровождении двух верных рабочих 29 июня они уезжают в деревню Нейвола, близ станции Мустамяки, по пути наве

258

стив на даче Демьяна Бедного и остановившись в доме В.Д.Бонч-Бруевича. В книге В.Д.Бонч-Бруевича, предельно слащавой, тем не менее говорится, что у Ленина "появились головные боли, его лицо побледнело, глаза говорили о большом утомлении"161. Деревенская тишина и буйная зелень красивых окрестностей действовали успокаивающе. Не верилось, что совсем недалеко, в Петрограде, по-прежнему бушевали страсти, шла жестокая политическая борьба. Ленин подолгу сидит на веранде, вглядываясь в бесконечно глубокую голубизну неба.

Почему-то перед глазами стоял профиль портрета Томаса Карлейля из его превосходной книги "Французская революция". Все социал-демократы в качестве исторических аргументов неизменно ссылались на эту революцию. Особенно этим грешил социалист Керенский. Даже гимном России Временное правительство определило "Марсельезу". А "революционные комиссары", "Учредительное собрание", "соглашательские партии", российские "Мараты", "Карно", "Робеспьеры" пришли из той далекой уже великой революции.

У Ленина в эмиграции было много времени между поездками, "склоками", встречами для самообразования. Среди мыслителей он не обошел и английского историка Карлейля. Хорошая книга. Но почему историк пишет: "Разве утешение людей не есть самая главная обязанность человека?" Правда, писатель говорит, что, если разметать все пергаменты, формуляры и государственные рескрипты "по всем ветрам", тогда, может быть, само человечество скажет, "что именно нужно для его утешения?"162.

Ленин давно заметил, что бездонное небо, снежные отроги Альп, лазурь Средиземного моря, загадочный шум листвы русского леса всегда рождали в нем стремление охватить мыслью одновременно и себя, и всю Вселенную, планету, просторы континентов... Философским мыслям нужен безбрежный простор и духовные источники. Дает их только великая природа. А что касается Карлейля, мог думать Ленин, то великий историк ошибается, что утешение есть главная обязанность человека... Изменить мир, как учат бессмертные отцы марксизма, вот главное его предназначение. Оружием, которое человеческий мир кардинально

259

меняет, может быть только революция. Великая революция... Бывают моменты в истории, когда от одного человека, его ума, воли, страсти может зависеть не только великая идея изменения мира, но и ее реализация.

Упреждая собственных критиков, скажу: быть может, Ленин и не думал на даче Бонч-Бруевича о Томасе Карлейле и главном предназначении человека. Может, он размышлял о более прозаических вещах: как завладеть властью, которая сейчас не принадлежит по-настоящему ни Советам, ни правительству. Прочитав десятки тысяч страниц, написанных Лениным и о нем, могу, однако, утверждать: вождь русской революции любил парить мыслью высоко-высоко. Нельзя отрицать благородства его намерений и мечтаний, но пути превращения их в земную реальность у него были якобинскими. Это никогда не смущало Ленина. Ведь в социальной практике революция, и в это верил вождь большевиков, является главным, универсальным оправданием всех намерений и дел человека. Любых, в том числе и страшных, бесчеловечных, отталкивающих.