Дмитрий Волкогонов - Ленин (Глава 3)

Но, к сожалению, пишет Керенский, британские власти до окончания войны отказались принять царскую семью. Тогда Временное правительство вывезло Николая и его близких в самое тогда безопасное место в России - в Тобольск. Керенский считает, что если бы октябрьский переворот застал Романовых "в Царском, то царь бы погиб не менее ужасно, но почти на год раньше"131.

У Керенского было время осмыслить тот период, когда он, тридцатишестилетний, стал главой Временного правительства и Верховным Главнокомандующим Российского государства. "Заложник демократии" оказался между жерновами угрозы генеральской диктатуры и большевистского якобинства. И там, и там в качестве средства наведения "государственного" или "революционного" порядка был террор. Несколько месяцев Керенскому удавалось балансировать между жерновами, но большевикам помог... Корнилов.

242

Керенский знал о намерениях генералитета "навести в России порядок", даже в известном смысле приветствовал бы это, но при условии высшего контроля со стороны Временного правительства. Но это не устраивало генералитет. И Керенский по-прежнему маневрировал, балансировал...

Но когда 27 августа ему на стол положили телеграфную ленту, он понял: Корнилов, "спасая Россию", будет делать это без Временного правительства и его, главы этого органа.

"Объявление Верховного Главнокомандующего!

Русские люди!

Великая родина наша умирает.

Близок час кончины.

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба...

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, молите Господа Бога об объявлении величайшего чуда, спасения Родной Земли. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагами - до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни..."132 Керенскому сообщалось, что своим решением Корнилов вводит в Петербурге военное положение и берет всю полноту военной и гражданской власти в свои руки...133

Это был не только призыв. Третий конный корпус, Уссурийская, Донская и Туземная дивизии уже двигались к Нарвской, Московской и Невской заставам Петрограда. Поднимались и другие части и соединения. Керенский, отбросив нерешительность, телеграфировал в Ставку: "Приказываю все эшелоны, следующие на Петроград и в его район, задерживать и направлять в пункты прежних стоянок". Корнилов, получив это распоряжение, начертал: "Приказания этого не исполнять, двигать войска к Петрограду..."

243

Видимо, Керенский своими телеграммами войска бы не задержал. Но вмешались большевики и части, находившиеся под их влиянием. ЦК партии большевиков, другие социалистические организации обратились к населению с воззванием, в котором призвали солдат, рабочих дать отпор корниловщине. Генеральский мятеж схож с августовским путчем 1991 года. Особенно в отношении лидеров страны. Тогда, в 1917-м, Керенский как-то сразу потерял свое влияние, а через семьдесят четыре года в сходной августовской ситуации его лишился и Горбачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, лавирования, которые в определенные моменты нужны, но сутью долгосрочной политики быть не могут.

После выступления Корнилова, которое удалось с помощью большевиков отразить и погасить, Керенский издал приказ о предании суду за мятеж генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Маркова, других столпов путча.

Возвращаясь к тем драматическим дням, Керенский уже в 1919 году справедливо напишет, говоря о корниловщине: "Заговор открыл дверь большевикам"134. Путч Корнилова оказался для большевиков спасительным, вдохновляющим, обнадеживающим; после него их авторитет пошел в гору и быстро стало падать влияние Керенского. Станкевич вспоминает, что, когда в начале октября он приехал из Пскова к премьеру Временного правительства, тот "произвел на него впечатление какой-то пустынности, странного, никогда не бывалого спокойствия. Не было ни постоянно окружавшей Керенского толпы, ни делегаций, ни прожекторов... У Керенского появились какие-то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним целыми часами, обнаруживая у него странную неторопливость"135. История отвернулась от своего недолгого любовника.